Капитан, точно услышав его мысли, пробормотала:

— Ну же, Суурап, разуй глаза. Твое предложение привело нас на Манихики. Отличная была мысль. Так неужели теперь ты все пропустишь?

О достоинствах предлагаемых ей текстов она размышляла долго. Те, которые решала купить, она без слов передавала Шэму. Сумка становилась все тяжелее.

Над крышей ветхой, местами развалившейся громады склада, где, судя по шуму, разговаривали сразу много людей, кружила любопытная Дэйби. Напхи взглядом проследила ее полет.

— Напомни мне, — сказала она, — где, по мнению твоей подруги, можно купить следящее устройство?

— Скабблинг Стрит, — отозвался Шэм. — Рынок. Она говорила, что весь лучший утиль там.

Капитан показала на табличку на стене. «Рынок Скабблинг Стрит». У Шэма упала челюсть. Напхи, без сомнения, знала, какие именно артефакты ему не терпится повидать. Неужели, протаскав его весь день за собой по книжному рынку, она все же решила вознаградить его за то, что он сказал ей про устройство?

— Итак, — сказала Напхи. и неожиданно изящным движением обеих рук показала ему, чтобы он шел вперед. — Я иду за утилем.

— Книги у тебя? — сказала капитан. — Отнеси их на поезд. Какое-то время ты мне не понадобишься.

— Мне возвращаться? — «Ты же только что меня сюда привела», — подумал он.

— Разумеется. Книги понадобятся мне к ночи.

— К но?.. — Но до ночи же еще несколько часов. У него есть время! Она подарила ему много времени! Время, чтобы найти то, что он ищет в сплетениях улиц Манихики. И на этом рынке. Напхи протянула ему банкноту. Еще и деньги?

— Купишь себе обед. Считай, что это из твоей доли. — Он промямлил какую-то благодарность, но Напхи уже ушла.

«Вот я и здесь, — вяло подумал Шэм. — Среди утиля».

Рынок располагался в сводчатой галерее. Над его головой слоились людные переходы, путь в них вел по винтовым лестницам. Кругом стояли прилавки с находками из тысячелетних отложений. Везде спорили, торговались, пели и выкрикивали цены на товар, шум стоял оглушительный. В него вплетались голоса гитары и гобоя, а какая-то женщина, склонившись над чем-то вроде коробочки из кости, вслушивалась в звуки, которые та издавала.

Кто только не толпился вокруг: хорошо одетые и попрошайки, предприниматели и предпринимательницы, торговцы в ноской одежде и продажные убийцы. Рельсоходы. Книжные черви. Сановники и исследователи в одеждах своих родных мест — в богатых, странных, или попросту варварских. И, конечно, повсюду сновали сальважиры.

«Ой, знаю я, знаю», — мысленно ответил Шэм на замечания и предостережения, которыми осыпали его Воам и Трууз. Знаю, что все они любители пускать пыль в глаза. Ну и что!

Сальважиры перекидывались жаргонными словечками. Опускали и поднимали слоеные забрала шлемов, нажимали на кнопки и выступы своих защитных комбинезонов, кожаных фартуков вроде тех, что бывают у мясников, и штанов с многочисленными карманами. Их пальцы крутили и вертели всякие чудные коробочки, щупали фрагменты всякого барахла, одни из которых производили звуки и образы, другие пели, или помрачали свет, или заставляли собак выполнять команду «лежать».

Наконец любопытство Шэма победило робость.

— Что это такое? — Он показал на покореженный ржавчиной металлический клин. Торговец взглянул на него хмуро.

— Гаечный ключ, — сказал он.

— А то? — Цветной квадрат, в пятнах ржавчины, заставленный крохотными статуэтками.

— Детская игра. Так говорят ученые. Или набор для гадания.

— А вон то? — Набалдашник в виде паука, филигранно вырезанного из чего-то похожего на стекло, выстукивал ножками сложные ритмы.

— Никто не знает. — Торговец протянул Шэму кусок дерева. — Ударь.

— Э?

— Тресни хорошенько. — Торговец ухмыльнулся. Шэм наподдал по деревянному объекту. Тот, вопреки его ожиданиям, не рассыпался. Наоборот, палка согнулась и закрутилась, как отпрянувшее от боли щупальце. Шэм взял ее в руку. Она была жесткой на ощупь, хотя по форме представляла собой спираль.

— Внетерранская штуковина, да, — сказал торговец. — Высотный утиль, вот что это такое. С одной из небесных стоянок.

— Почем они? — спросил Шэм. Торговец посмотрел на него с нежностью и назвал такую цену, что Шэм тут же прихлопнул рот рукой и отвернулся. Но сразу повернулся обратно.

— Ой, а можно вас спросить… — Он оглянулся, убеждаясь, что Напхи нет поблизости. — Вы здесь детишек не видели? Семью? У них еще арка такая, знаете, как будто из утиля.

Человек посмотрел на него внимательно.

— Что ты затеял, парень? — сказал он, наконец. — Нет. Не знаю. Понятия не имею, кто они такие, и тебе не советую. — Не обращая внимания на испуг Шэма, он продолжал петь и кричать о том, что здесь продаются инструменты и гнущиеся палки и чудесный дешевый утиль.

Шэм обратился к женщине, которая торговалась с раздражительным покупателем из-за древних ординаторных микросхем; к паре мужчин, спецов по внетерранскому утилю, — их каморка была битком набита неведомыми сокровищами, странность которых буквально вызывала оторопь; к поставщику не самого утиля, но орудий для его извлечения: камней для ориентирования, измерительных приборов, очков с дальновизорами, лопат, ботинок с отвертками для бурения, воздушных насосов и масок для полного подземного погружения. За Шэмом следила группа юношей и девушек — его ровесников. Они хихикали и перешептывались, ковыряли под ногтями дурацкими маленькими ножичками. Остролицый рельсоморский офицер глянул на них, и они разбежались, но, едва он прошел, собрались вновь.

Прилавок с куклами. Старыми, из утиля. Сколько бы их ни чистили, пыль, в которой они пролежали много жизней, въелась в них навсегда: какого бы тона ни была их кожа изначально, сейчас они все были коричневыми, как при взгляде через закопченное стекло. Пропорции их тел, человеческих по сложению, чаще девчачьих или женских, вызывали большие сомнения; волосы, там, где они еще сохранились, были безнадежно спутаны. Попадались среди них гротески, чудовища. Многие были без конечностей. И все явно взывали о внимании мастера-кукольника.

Куда бы Шэм ни пошел, его расспросы, его описания арки и двоих ребятишек встречали либо непонимание, вполне искреннее с виду, либо настороженность, за которой обычно следовала ложь и/или рекомендация забыть об этом деле. Причем не понимали в основном сальважиры, а лгали местные торговцы.

Что он знает об этой семье? Сестра постарше, брат помоложе. Неубранный дом. Энергичные родители-путешественники, которых, судя по костям, уже нет в живых.

Такие размышления с неизбежностью заставляли Шэма думать о своей семье. Он не часто вспоминал отца и мать, похищенных у него катастрофой и разбитой любовью. Не потому, что ему было все равно: как ему могло быть все равно? и не потому, что их отсутствие не казалось ему важным пробелом в его жизни. Он был не дурак. Нет, дело, скорее, было в том, что он не помнил их заботы; всю его жизнь о нем заботились, за ним присматривали Воам и Трууз, которые, в сущности, стали его настоящими родителями, как ни крути. Любовь к родным маме и папе ощущалась им как любовь к двум давно потерянным незнакомцам, к тому же потенциально обидная для тех, кто его растил.