если он будет, мне нужен. А она… интересна. Но в любом случае, Соня не должна оставаться одна.

— А вот она хочет, — пожал плечами Лев Львович. — И трудно поспорить… И что же, будете биться с ней?

— Да.

— Тогда вам будет полезно… словом. Вы же знаете, что мамы у Сони нет, верно?

— Ну да, это я понял.

— А мама была. Только ушла от меня и от Сони, даже вещи толком не собрала… Родила она её рано, я был не самым лучшим мужем, дома не появлялся. А потом как-то пришёл, а с Соней соседка сидит. Супруги нет. И не предвидится. 

— И вы поняли, что были неправы и…

— Нет. Я разозлился, обиделся на женский род и стал работать вдвое больше, чтобы Соню тащить на зарплату врача. Женщин в дом не водил, всё делал “по книжкам”, и тд и тп… 

—  А она с кем была?.. 

— Да с кем только не была. Моя мать уехала к себе в другой город, хотела Соню забрать на воспитание, но я не дал. Из вредности больше. Из гордости. Платил санитаркам из других смен, знакомым, сколько мог. Соседка сидела за талоны к терапевту. Старался, чтобы Соня особенно ни к кому не привыкала, какая-то паранойя началась, что нас все хотят бросить. В то время ещё уход матери из семьи был чем-то… ну нонсенс одним словом. А вот когда Соня однажды сказала, что сняла квартиру и будет жить отдельно, я и понял, что был немного… эгоистом. Всё себя, дурак, жалел.

— Какая-то история печальная… — Лев засунул целую дольку лимона в рот и стал жевать. 

— Не то слово печальная. Сонька меня любит. Но на расстоянии, теперь. Как она мне сказала: “Пока не разберёшься в себе — не вернусь!”

— Обижается?

— Нет. Себя винит.

— Себя? 

Лев Львович пожал плечами, а Лев уставился на него, чувствуя, как начинает дёргаться глаз.

— К большому моему сожалению… Соня винит себя. И считает, что забрала у отца жизнь. И ушла она не с обидой, а села и сказала, что мне нужно личное пространство и личная жизнь, а она только мешает. Я так старался сделать для неё всё, что в итоге… Легко с ребёнком, который винит в своих бедах тебя, а вот с тем, кто… 

— Значит ей в неполной семье было плохо.

— Ей со мной было плохо, только она этого не понимает. Я — инфантильный мальчишка-максималист. Обидчивый к тому же. С комплексом жертвы и ещё кучей умных слов…

— Что ж вы всё это не исправили, если знали?

— Так я это понял… когда уже поздно стало. 

— А сейчас поговорить?

— А что я ей, детство верну? Нет, она-то считает что это было весело. Папа, отец-одиночка. Доктор. И больше никого. Мы с ней про всё говорили, про мальчиков, про подружек она мне рассказывала. И в зоопарк по выходным. У нас даже своя песенка была. И всё как бы хорошо, только думаю сейчас… а оно ей было надо? Я её взросления боялся, как ядерной войны. И она, наверное, это чувствовала. 

— Вы что же, сапожник без сапог? Собственную дочь на темы взросления не просвещали? 

— Не-а… я вместо этого с ней беседовал у себя в кабинете, как врач с пациенткой.

— И..

— И она перестала мне доверять. Стала относиться ко мне как к шуту гороховому. Вроде как мы друзья. Вроде как отец я неловкий, а вот друг хороший. И что это обо мне заботиться нужно. Ну это я так думаю, что она думала.

— Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она… Неужели дети это так сложно?

— О-о-о… дети — это очень просто. Просто по детям не бывает инструкций, — Лев Львович прикрыл глаза и клюнул носом, будто решил неожиданно отключиться. На деле же — задумался. — Они вроде похожи, а на деле очень разные. А ещё они всё чувствуют и понимают. Мы-то порой уверены, что раз он двух слов связать не может — то что с него взять. Не поймёт ничего, потом объясню… а это не так. Ребёнок всё впитывает, как губка. И потом ты ему не объяснишь ничего, можно и не пытаться. Это тебе не за хлебом сходить… да, ответственность-то большая… но вот вопрос: как ему, ребёнку, лучше? Может чтобы мама и папа порознь  —  но были. А может, чтобы был кто-то другой. А может и бабушке бы я отдал Соньку и та бы стала лучшей воспитательницей чем я. 

— Ну как же…

— Да вот так же. Добру бы может её научила, доверию. Соня никому особо не доверяет. Ей кажется, что она для всех обуза, которую хотят бросить. Она всегда думала, что я страдал от одиночества из-за неё, что в люди из-за неё не выбился, что работал как конь из-за неё. А я ни разу даже виду не подал, что это не так. Что нет её и меня, есть мы и мы справляемся, вместе. Эгоист. Но раскаявшийся. Ну что? Ещё хочется ребёнка? — он улыбнулся и Лев вдруг будто разозлился.

— Знаете… всё это конечно страшные сказки, но как по мне, вам бы действительно не мешало разобраться в себе, — холодно произнёс Лев, будто хотел Льва Львовича взбодрить. — А Соня…

— Если вы и правда хотите с ней остаться… не отступайте. Пусть она поверит, что кому-то нужна. И уж лучше это будете вы, а не ребёнок. А то наломает таких же дров, как я… 

— Не наломает, — уверенно отрезал Лев.

А потом раздался звонок.

Двадцать семь звонков

“Этот день не закончится ни-ког-да…”

Я не сомневалась, что вселенная надо мной просто издевается, когда в три часа ночи услышала взрыв где-то на улице. 

Отопление ещё не дали, потому окна были закрыты, но даже так оказались слышны шум, крики людей, но самое главное глухие хлопки откуда-то сверху, будто стеклянные банки падали на пол.

— Моть, вставай, что-то стряслось, — я растолкала соседку, но она только лениво помахала в воздухе рукой, предлагая отвалить.

Пришлось самой идти на кухню, и если честно это было самое страшное, потому что за окном шёл настоящий дождь из горящего пластика.

— Мотя! Пожар! Собирайся немедленно или сгорят все твои шмотки!

Пожар и правда был. Этажом выше, у вечно бухающего одинокого соседа Витальки, которого весь подъезд люто ненавидел. Умник уснул поставив чайник на плиту. Электрический чайник на электрическую плиту. Флагман фирмы “Скарлет” оплавился и взорвался, огонь радостно сожрал засаленные обои, шторы, пошёл на открытый балкон, откуда выплёвывал куски горелой мебели, как прожорливая псина. Но на тот момент я