Признаюсь честно, после того, что произошло вчера, Клавдию Васильевну вскрывать не хотелось. А потому я пытался придумать, как бы так устроить, чтобы ею занялся Борька. И удача снова улыбнулась мне. Как только мы открыли секционный зал, в его дверях появился Магомед.

– Ну, наконец-то, – ворчливо сказал он, недовольно поправляя очки. – Серегина – с головой. Иванову – без. И поскорее, парни, поскорее…

В ответ мы виновато закивали.

– Давай Серегина я сделаю, чтоб ты с черепом не возился. А ты Иванову бери, – предложил я Плохишу.

– Идет, – коротко согласился он, готовя инструменты к работе.

Спустя пару минут мы приступили. Закончив с органокомплексом, я принялся, говоря правильным медицинским языком, за эвисцерацию (то есть извлечение) головного мозга товарища Серегина. Процедура эта требует от санитара крайне аккуратного подхода. Ведь если что-то пойдет не так, можно невзначай поранить лицо покойного, которого предстоит выдавать на следующий день. А это чревато скандалом с родственниками, что в нашем деле – главная неприятность. Итак, положив голову усопшего в выемку подголовника, я уверенно протянул разрез, взявший начало за левым ухом и закончившийся за правым. Отделив скальп от кости, осторожно завернул его вперед, к лицу Серегина, обнажив череп до линии бровей. Дальше мне нужно отделить затылочную часть, чтобы потом, вооружившись дрелью с зубастой циркулярной насадкой, пропилить две линии. Соединив их, я смогу снять крышку черепа и извлечь мозг, положив его на кусок полотенца и отдав врачу для исследования.

…Каждый раз, когда розовато-белое сплетение оказывалось у меня в руках, я с неизменным трепетом разглядывал этот венец Творения. И каждый раз мне чертовски тяжело было поверить, что это и есть самая большая загадка на свете, до сих пор почти не изученная человечеством. И сколько бы врачи всех мастей ни шинковали его, они могут обнаружить в нем лишь причину смерти – опухоль, кровоизлияние, отек. Но никогда и никому не удавалось обнаружить в нем причину людского разума, создавшего полотна эпохи Возрождения, поэзию серебряного века, орбитальную космическую станцию… Немало зная о его строении, функциях и нейронных связях, не удавалось понять, отчего одни, обладая им, ищут вокруг себя высшую гармонию. А другие, обладая точь-в-точь таким же, не способны на это. Держа его в ладонях, я преклонялся перед величием этого диковинного инструмента, несущего в себе загадочное божественное начало. Бережно положив его на полотенца, часто возвращался к нему взглядом, не в силах отвести глаз от этого великого чуда, так обыденно лежащего на секционном столе.

Но тогда, посреди вторника моей Большой недели, мне не довелось подержать его в руках. Решив поправить голову Серегина, я вдруг почувствовал, как мои пальцы, упершиеся в левую часть мертвого затылка, чуть сдвинулись вперед, уходя в глубь черепа. От неожиданности я отдернул руку, непроизвольно сказав «ой, блин».

– Чего такое? – поинтересовался Плохотнюк, почти закончивший вскрытие Клавдии Васильевны.

– Что-то не то, – неопределенно ответил я. Аккуратно потянув на себя скальп вниз и влево, чуть провел между кожей и костью лезвием пузатого ножа. И тут же увидел черную запекшуюся кровь. Это был край гематомы. А под ней – небольшой круглый фрагмент выломанных костей, который я нащупал до этого пальцами.

– Тёмыч, ты чего? – подошел ко мне Плохотнюк, прервав работу.

– Давай-ка, Боря, дуй бегом за Ситкиным, – ответил я, отложив нож в сторону. – Вскрытие закончено. Товарищ Серегин не по адресу приехал. Ему в «судебку» надо.

– Да ладно? Точно?

– А это уж пускай судмедэксперт решает. Зови Михалыча.

– Понял, – кивнул Боря, снимая грязные перчатки и фартук. – Я мигом.

Не прошло и минуты, как он вернулся с шефом.

– Показывай, Артёмий, свою находку, – с порога сказал тот, подходя к столу.

– Вот, гляньте-ка, Виктор Михалыч, – приподнял я голову Серегина. – Похоже на удар по голове.

– И судя по гематоме – удар-то прижизненный, – протянул шеф. – Молодец, что заметил. Значит, так… Что достал – клади назад и зашивай. На голову пакет надень, да изолентой зафиксируй. А я сейчас перевозку вызову – будем в судебку отправлять. Как родственники объявятся – мне позвони, я сам с ними переговорю, – распорядился он. И добавил, выходя из секции: – Да, Артёмий, испортил ты родной милиции статистику…

Случайные криминальные трупы были большой редкостью в патанатомических моргах. На моей памяти такое случилось впервые. Спустя полчаса все отделение уже говорило об этом происшествии. Я же был очень рад, что шеф избавил меня от разговора с Серегиными. Я и без того немало понервничал сегодня.

Выполнив все наставления Ситкина, мы переложили убиенного постояльца на каталку, дождались, пока Магомед не торопясь закончит с Ивановой, и убрались в секции. Не знаю, как у Борьки, а у меня сил совсем не осталось. Включив в «мясном цехе» кварцевые лампы, я запер дверь и поплелся в «двенашку», мечтая поскорее обняться с мягким уютом дивана.

Комната отдыха санитаров встретила меня ароматом домашнего уюта. Плохиш уже заваривал чай с химическими фруктами, благоухающий точной копией лимона и аналогом клубники.

– Да, денек сегодня, – устало протянул он, купая чайный пакетик в огромной кружке, украшенной размашистыми неряшливыми цветами. – Серегин этот криминальный… А если бы Петровы чуть дольше задержались… Нас бы линчевали, как последних негров.

– Не исключено, – согласился я. – Обошлось, слава богу.

– А еще говорят, что у нас работа спокойная. Мол, пациенты тихие, не скандалят, начальству не жалуются…

– Да и не умирают.

– Да, здесь мы впереди всех. Не, серьезно… По смертности наше отделение самое благополучное в клинике, это факт, – с наигранной гордостью заявил Боря.

– Зато за каждым тихим покойником десяток живых стоит. А вот эти и скандалят, и начальству жалуются. За всех мертвых разом.

– А в «судебке», кстати, куда тревожнее. Они ж там бандитов хоронят, ну и родня соответствующая. В прошлом году во «втором» вон чего вышло.

– Это когда санитаров порезали?

– Да, троих. Слава богу, больница рядом. Говорят, они какого-то цыганского наркобарона выдавали. Табор заявление накатал, чтоб не вскрывали. Это в судебку-то, где в секционной десять столов стоит и режут всех, – усмехнулся Плохотнюк. – Ну, им барона, само собой, потрошеного отдали. Вот и результат.

– Бандитов выдавать – не самое страшное. Они ведь еще и детей хоронят. Вот где ужас-то. Представляешь, в каком состоянии родня? С ними рядом пару минут постоишь – на всю жизнь горем пропитаешься. Гробики эти маленькие… Жуть, в общем.

– Да они ж там привыкшие уже, – возразил Плохиш, прихлебывая чай.

– Э, нет, Борь. К такому привыкнуть невозможно. Я когда только начинал, еще недели не проработал… Девчонка восемнадцатилетняя на вскрытие поступила из больницы. Мне тогда семнадцать было, на год ее младше. И то помню, как будто только зашил.