– Жалко ли тебе что-то в себе, в своей судьбе из прошлого?

– Да нет, уже поздно жалеть. Когда совсем ума не было, может быть, о чем-то жалел. Нормальный человек не должен ни о чем жалеть, потому что самая бесценная ценность, которую за жизнь зарабатываешь, это опыт собственной судьбы. И жалеть ни о чем нельзя. Так, значит, должно было быть. Есть простое понимание жизни, что все устроено очень правильно, судьба есть судьба. Хотя помнить пушкинское: и с отвращением читая жизнь свою…

– А в современной жизни тебя что-то раздражает, обижает? Или эти глаголы не годятся?

– Годятся, годятся. Раздражает, обижает все. От начала до конца. Во-первых, какая-то тотальная безвкусица. Жуткая, отвратительная. При проклятой советской власти такого не было. Взять эти светские фотографии со светских раутов, с какой-нибудь вечеринки по поводу выноса тела того-то, когда все стоят в костюмах от Шанели и прижимают многомиллионное шампанское к груди…

– Не любишь гламур?

– Они же просто больные! На комсомольском съезде можно было в кулуарах увидеть, допустим, Смоктуновского, Ульянова, Чингиза Айтматова. Причем я даже примерно знаю, о чем они разговаривают. Это были люди. А здесь придурки. Раздражает все. Раздражает халтура. Вся формула современного успеха – сделать коммерческую панаму. Коммерческая панама не нуждается в сообразии и соответствии, как говорил Пушкин. Она нуждается совершенно в других фокусах. Но и ВГИК тогда не нужен. Есть такой тип кино – кино как финансовая операция. Вложил одну денежку, собрал другую. Накрылся шинелью, разницу попилил – и разбежались. И забыли, что там было. Учить этому нужно, наверное, в финансовой академии, а не во ВГИКе, как эту панаму организовать грамотно.

– Ты говорил, что нет разницы поколений, а в то же время обилие придурков и среди творцов, и среди публики. Может, просто пена?

– Количество пены зашкаливает. Пена – очень хороший термин. Был такой писатель Борис Можаев. Гениальный человек. Он был сильно старше меня, но я с ним дружил. И время от времени приставал с какими-то мировоззренческими вопросами. Он на меня так смотрел и говорил: Сергей, выкинь из головы, все это пена. Видишь, и там пена. С одной стороны, все раздражает. А с другой, ничего не раздражает. Потому что пойдешь к Юре Башмету на концерт, услышишь Канчели и понимаешь, что никакой такой новой эпохи, которая вызывает у тебя одно рвотное чувство, нет и быть не может. Потому что есть, двигается та, настоящая жизнь, постпушкинская, в том направлении, в котором должна двигаться. Остальное – пена.

– Сережа, ты написал однажды письмо Горбачеву – о чем?

– Это было не письмо, а телеграмма. Но длинная, как письмо. О том, что меня притесняют, я борюсь за новую перестроечную жизнь, а меня притесняют. Какие-то долбаки в Ялте не пускали снимать. «Ассу», кстати. И послали. Я говорю: вот последнее вы зря сделали, вот с этим я буду бороться как гражданин и участник перестроечного процесса. И пошел бороться на почту. Маляву решил написать, большую маляву Горбачеву. Они говорят: нет-нет, нельзя, у нас не принято. Я показал им какую-то ксиву. Они приняли. Но самое смешное, уже потом мне Михаил Сергеевич рассказывал, он собирался уезжать с работы, и ему для веселья дали мою маляву. Он прочитал и пришел в нечеловеческую ярость. Все-таки он был очень живой человек при исполнении своих политических и государственных обязанностей. Таким образом, в тандеме с Горбачевым, мы победили.

– А Путину с Медведевым ничего не писал?

– Нет.

– А в какие отношения с ними вступал?

– В хорошие. Они мне письма пишут. Вот я получил сейчас письмо, смотри: президент страны объявил мне благодарность за долгую работу в кинематографии.

– Просто так или в связи с юбилеем?

– Поскольку юбилея еще нет, а заранее нехорошо поздравлять, думаю, что просто так. Очень трогательно и приятно.

– Тема власти как существует в твоей жизни?

– Никогда в жизни у меня никаких взаимоотношений с властью не было. Они никогда даже не пытались меня слушать. Они слышали, что я вроде культовый, поэтому приветливо здороваются. Но чтобы выслушали от меня хоть какой-то совет, этого не было. Да это и не мое дело. Я снимал фильм «Чужая Белая и Рябой» по гениальной повести Ряховского. Просто великий писатель – Борис Ряховский. Никому он сейчас неинтересен, другие величия в моде и в цене. Он написал: никто не имеет возможности отобрать у меня право быть порядочным человеком. И я говорю: никто не имеет возможности у режиссера отобрать его право быть художником до мелочей. Вот и все.

Слабо Умное Кино

– Сережа, ты себе устроил потрясающий набор подарков к 65-летию – три фильма: «Асса-2», «Анна Каренина» и «Одноклассники». Что за жанр для последней картины ты придумал: «слабоумное кино»?

– Это прокатчики попросили определить, мелодрама или что. Я стал мучительно думать. Героиня учится на странных литературных курсах драмы и комедии. Ее спрашивают: одновременно? И у меня одновременно и драма, и комедия. Я не могу понять собственного ощущения от окружающей действительности. Что это: драма или комедия? А истоки идут от замечательного сценариста и режиссера Геннадия Федоровича Шпаликова. Он дико не любил умных разговоров. У него цыпки вылезали на руках от этого. А я, к тому же, еще учился у Ромма, который считается отцом интеллектуального кино, и мне хотелось поговорить об интеллектуальном. Гена на все серьезные вопросы о жизни отвечал: смешно. Это была высшая оценка. Тень Гены Шпаликова витает над «Одноклассниками». И когда я подумал, что у меня получилось, я понял, что самое правильное определение жанра – Слабо Умное Кино.

– И таким образом выбил козыри из рук недоброжелателей, которые могли бы сказать, что ты впал в маразм. А ты уже готов: да вот, сделал Слабо Умное Кино.

– Но в три слова. И с больших букв.

– А кто такая Соня Карпунина? Твоя ученица?

– Это высоко сказано. Она двоечница чья-то. Я ее на курс не брал. Сама пришла. Есть такое порочное понятие «кастинг». Собирается в каком-то темном месте половина Москвы и поочередно встает перед камерами. А в результате кого-то можно выбрать на роль. Этого я не понимаю вообще. У меня весь кастинг заключается в том, что если я делаю что-то правильное, они как бы сами материализуются из воздуха. Был просто воздух – и получилось.

– ИТаняДрубич из воздуха?

– Абсолютно. Пришла на третий или второй день немыслимого кастинга для «Сто дней после детства». И не понравилась мне. Для приличия спросил: девочка, ты хочешь сниматься в кино? Она говорит: нет. Меня это возмутило. Все хотят, а она не хочет! Она говорит: я не хочу сниматься в кино, потому что я уже снималась. Я: где? Она: я снималась в кино «Пятнадцатая весна» у Инны Туманян. А это очень хороший режиссер. Я: чего ты там играла? Она: играла главную роль. Я: а почему не хочешь сниматься в кино? Она: потому что мне не понравилось.

– А зачем пришла?