– А сейчас?

– А сейчас я не чувствую ничего. Ну, или почти ничего. И знаешь… иногда мне кажется, что я… Вот это меня и пугает.

– Не бойся. Мы все латентные убийцы, даже те, кто роняет слезы над стихами и занюхивает лимонад ромашками. Человеку свойственно убивать других людей. Вся история человечества – история убийств.

– Ты так говоришь, будто уговариваешь себя.

– Подумай сама – и ты со мной согласишься. Все эти цари, короли, полководцы, реформаторы – все они жуткие убийцы. А мы поклоняемся им, пишем про них книги, снимаем фильмы, ставим им памятники. А ведь каждый из этих героев даже не по колено – по горло в крови.

Он отпил из бокала, и Ника заметила, что рука его подрагивает.

– У тебя есть парень? – спросил вдруг Максим.

Она покачала головой:

– Нет.

– Это хорошо.

– Хорошо? – приподняла брови Ника.

Он вдруг протянул руку и легонько провел ладонью по ее волосам.

– Ты красивая, – сказал он мягко, почти нежно.

Она улыбнулась:

– Это я раньше была красивая. Лет десять назад. А сейчас я просто интересная. Талия у меня стала ни к черту, зато грудь увеличилась на размер.

– Вот как? – Максим улыбнулся. – Интересно было бы взглянуть.

Рука его скользнула с ее волос на шею, оттуда – к груди. Ника мягко отодвинула его руку. Максим вздохнул:

– Вот так всегда.

Он взял бутылку и наполнил бокалы. Затем потянулся за сигаретами.

– Нельзя так много пить, – сказала Ника. – И курить тоже.

– А то что? – иронично уточнил Максим. – У меня отнимутся ноги?

Ника хмыкнула:

– Ты всегда так мрачно шутишь?

– Угу. С тех пор, как превратился в обрубок.

Максим закурил.

– Интересно, у нас с тобой могло бы что-нибудь получиться? – снова заговорил он. – Не сейчас конечно, а когда я еще был нормальным человеком.

– Ты и сейчас нормальный, – сказала Ника.

– Угу. Не считая этого. – Он кивнул на свои ноги.

– Ты про ноги? – спросила Ника.

– Я про все, – сказал Макс.

Ника опустила взгляд и спросила:

– Что, все так плохо?

– Хуже некуда.

Она снова взглянула на его лицо. Сейчас, в свете настольной лампы, подчеркивающей жесткость и резкость его черт, оно показалось ей удивительно мужественным и красивым.

«У него лицо средневекового рыцаря, – подумала Ника. – Или викинга. Интересно, этот парень вообще хоть чего-нибудь боится? И вообще, способен ли бояться чего-нибудь человек, у которого такое лицо?»

Максим затянулся сигаретой, выпустил облачко бледно-голубого дыма и посмотрел, как оно медленно расплывается в воздухе.

– У меня был один случай… – проговорил он глуховатым и каким-то скрипучим голосом. – Не то чтобы жуткий, но довольно неприятный. В общем, однажды мне пришлось пятьдесят часов кряду просидеть в темном подвале, прикованным наручниками к трубе. Темнота там была… я даже не могу тебе передать какая. Полная тьма. Абсолютная! Ни единого отблеска, отсвета или блика. На вторые сутки я уже ни черта не понимал – где пол, где потолок, где я сам, сколько дней или часов прошло… И даже – кто я такой. – Максим невесело усмехнулся. – Полная дезориентация.

– Могу себе представить… – проговорила Ника, сочувственно глядя на него. – Ужас. Я бы, наверное, свихнулась.

– Я тоже, – усмехнулся Максим. – Когда через пятьдесят часов увидел луч фонарика – я задергался как паралитик и стал что-то кричать… Потом даже не помнил, что именно. Там даже не темнота была страшна. А то, что я думал: все, амба. Тьма никогда не закончится, и я так и околею в этом подвале, и найдут меня месяца через два обглоданного крысами. Так бы все и случилось, если бы одна маленькая девочка не увидела из окна, как меня, избитого, тащат в этот проклятый подвал.

Ника погладила его ладонью по щеке.

– Бедненький… Хорошо, что тебя нашли.

– Думаешь?

– Да. А что говорят врачи?

– По поводу?

– По поводу твоего… состояния.

– Врачи «полны оптимизма», – иронично проговорил он. – Говорят, что надежда есть. А что еще они могут сказать?

Максим взял бутылку и отхлебнул прямо из горлышка.

Ника смотрела на него задумчивыми, внимательными глазами. Она видела, как ему плохо. Вероятно, даже гораздо хуже, чем ей. Повинуясь порыву, она поставила опустевший бокал на стол, нагнулась к Максиму и поцеловала его – сначала в лоб, потом в широкие темные губы.

Он неуклюже обнял ее – было заметно, что он немного смущен, но смущение это было не от отсутствия опыта, а из-за неуверенности больного человека в своих силах.

Они снова поцеловались. Она стала расстегивать пуговицы его рубашки. Максим напряженно улыбнулся и проговорил, нарочито грубо, скрывая за ней неуверенность и смущение:

– Я боюсь тебя разочаровать.

– Не бойся, – мягко сказала она. – Меня столько раз в этой жизни разочаровывали, что я давно к этому привыкла. – Она улыбнулась. – Просто расслабься, хорошо?

– С этим проблем нет, – иронично проговорил он. – Вот напрячься для меня сейчас – проблема.

– Не думай об этом.

Она поцеловала его в бледную мускулистую грудь. Поглаживая ее подрагивающие плечи, Максим помог Нике снять блузку. Потом нежно погладил ее шею, плечи, полные и мягкие округлости грудей. Наконец, он привлек Нику к себе и сжал в объятиях. Ее рука скользнула к его брюкам.

…Через несколько минут Максим, разгоряченный, взъерошенный, улыбнулся и хрипло проговорил:

– Не знал, что я еще на это способен.

– Я уверена, что ты способен и на большее, – с улыбкой сказала она.

– Попробуем? – спросил он низким, глуховатым голосом, глядя ей в глаза.

Ника тихо засмеялась:

– Может быть. Но не сейчас. Сейчас тебе нужно отдохнуть.

– Я слишком долго отдыхал.

Максим хотел ее поцеловать, но она увернулась, взяла блузку и встала с дивана. Он жадно и слегка разочарованно смотрел на то, как она одевается, и его взгляд слегка смутил ее.

– Ты сделал больше, чем я ожидала, – сказала Ника. – Теперь отдыхай.

– А ты? – спросил он. – Что будешь делать ты?

– Вернусь в свою квартиру, что же еще.

Максим посмотрел на нее пристальным, чуть смущенным взглядом.

– Я… должен забыть о том, что здесь произошло? – осторожно спросил он.

– А ты сам как думаешь?