Ощутив прилив невероятного спокойствия, она наклонилась к водителю и попросила:

— Не могли бы вы высадить меня чуть подальше? Я передумала.

— Конечно, мадам, — ответил он, решив по ее скромному виду, что она одна из приглашенных. — Куда прикажете?

— Не поехать ли парком? — предложила она.

Пока автомобиль проплывал мимо Службы регистрации, Эдит видела Пенелопу и Джеффри, застывших, словно на снимке, с выпученными глазами и открытыми в ужасе ртами. Потом сцена слегка оживилась — народ потянулся вниз по ступенькам, напомнив ей эпизод из какого-то шедевра эпохи немого кино, который теперь фигурирует во всех хрестоматиях. Она ощущала себя зрительницей некоего грандиозного события и ждала — вот-вот прогремят выстрелы и упадут первые жертвы. Но скоро, на удивление скоро она оставила их позади, и солнце, как бы во всеуслышание объявляя о ее бегстве, вышло из-за облаков и лихорадочным блеском, вобравшим в себя все тепло последних деньков обманного лета, затопило Слоун-сквер. А машина уже торжественно катила через парк; Эдит опустила стекло, с восторгом вдохнула посвежевший воздух и как зачарованная стала смотреть на мальчишек, гоняющих мяч, на плотных девушек верхом, тяжело подскакивающих в седле, на туристов, которые сверялись с картами и, вероятно, расспрашивали, как им попасть в «Хэрродс»[43].

— Еще раз, — попросила она.

Восторг улетучивался, уступая место мыслям о неизбежных последствиях содеянного. Сейчас все, должно быть, уже вернулись; Джеффри сидит в гостиной, возможно, поник головой и спрятал лицо, миссис Демпстер мрачно вопрошает, что ей делать с закусками, Пенелопа взяла на себя общее руководство. Теперь Эдит заметила, что листья желтеют. Солнце снова скрылось за облаками. Ей было очень холодно. И, как ни прискорбно, по-прежнему хотелось есть.

Все дальнейшее было ужасно. В ее маленьком доме воздух дрожал от всеобщего возмущения. Правда, она порадовалась, увидев, что ее издатель и несколько старых знакомых попивают в саду шампанское. Она пробралась в свою спальню, где повсюду валялись одежды миссис Демпстер и разило духами миссис Демпстер. Снизу донесся голос Пенелопы:

— Пожалуйста, отпробуйте всего, не стесняйтесь. Хорошо хоть мы можем предложить вам поесть. Не представляю, где сейчас Эдит; она наверняка заболела.

Услышав ее слова, Эдит вздохнула и виновато спустилась по лестнице, слишком хорошо понимая всю бестактность своего появления.

Она направилась прямиком в гостиную и положила руку на плечо Джеффри.

— Джеффри, — сказала она, — простите меня.

Он поднял глаза и с тяжеловесным достоинством убрал ее руку.

— Мне больше нечего вам сказать, Эдит, — произнес он. — Вы выставили меня на посмешище.

— Думаю, Джеффри, скоро вы убедитесь, что это я саму себя на посмешище выставила.

Он ее словно не слышал.

— Спасибо хоть бедная матушка не дожила до этого дня.

Оба поглядели на кольцо с опалом; Эдит сняла кольцо и отдала ему.

— Прощайте, Джеффри, — сказала она и вышла из комнаты. — Пенелопа, я буду в саду, — объявила она, чем вызвала новый прилив возбужденного негодования. — Хочу поговорить с Гарольдом и Мэри.

Взяв с подноса бокал шампанского, она вышла в сад, где обменялась с агентом любезностями, однако не стала ничего объяснять. Она так и просидела в саду, пока не удостоверилась, что все ушли.

Осуждение, понятно, воспоследовало незамедлительно, долго, бесконечно долго, как ей казалось, она выслушивала упреки Пенелопы и миссис Демпстер в нравственной развращенности, в ребячливости, в отсутствии достоинства, обязательности, чувства долга и элементарной женской чувствительности. Затем они объявили, что ей дается последний шанс. Что выбранная ею линия поведения бесперспективна, как бы она там ни думала. Что они диву даются, как она может смотреть людям в глаза. Что ей лучше всего уехать и не возвращаться, пока не придет в себя и не будет готова должным образом возместить ущерб за нанесенное обществу вопиющее оскорбление. Все это она выслушала молча, с опущенной головой, и голоса наконец умолкли, шаги удалились, хлопнула парадная дверь. Она осталась одна. Выждав на всякий случай пять минут, она прошла в дом к телефону и набрала номер.

— Стенли, — сказала она, — Дэвид на месте?

— Занимается распродажей в окрестностях Вустера, — последовал ответ. — Мог бы кого угодно послать, не понимаю, зачем он отправился сам.

— Не могли бы вы с ним связаться? И попросить, чтобы вечером он ко мне приехал? Как только освободится. Звонит, кстати, Эдит.

— Значит, вы не вышли замуж? — спросил Стенли без всякого удивления.

— Нет, — сказала она. — Передумала.

Она поднялась в спальню, которая снова стала ее спальней, хотя все еще пахла чужими духами, открыла окно, сняла прекрасный костюм и надела голубое хлопчатобумажное платье. С полчаса или около того она просидела на постели, размышляя о своем позоре. Затем пошла закрыть окно, потому что наступил вечер и стало прохладно, и успела заметить, как явно приободрившийся Джерри появился из дверей Пенелопиного дома. Отправился заказывать столик, решила она.

Спустя два часа она сидела в темноте, прислушиваясь, не подъехал ли Дэвид. В голове у нее было пусто, но ее переполняло желание, желание, как она теперь понимала, безнадежное. Ибо ее проступок едва ли пройдет незамеченным, он неминуемо вызовет цепную реакцию: озадаченность — настороженность — отступление. Ссору можно забыть; чувство неловкости никогда не забывается. Эдит с грустью предвидела, что станет вызывать чувство неловкости.

Однако Дэвид приехал, обнял ее и ничего не сказал. Когда он ее отпустил и отодвинулся, продолжая держать за руки, она посмотрела ему в лицо, прочитала на нем напряжение и усталость и поняла, что это из-за нее. И не только. Он выглядел несчастным и настороженным. Слишком сложной, слишком насыщенной была обстановка, чтобы негласное их соглашение успешно сработало. Ибо они были люди благоразумные; главное — не обидеть друг друга, в том числе словами. Словами особенно. Поэтому, собрав последние крохи сил, которые таяли на глазах, она обратила случившееся в шутку. Чисто случайное совпадение, объяснила она. Бедняжка Джеффри просто не ко времени подвернулся; ей же на самом деле нужно было отдохнуть и развеяться. Она, ясное дело, не годится в замужние дамы. Но шампанское вполне можно прикончить — не пропадать же добру. В конце концов, посмотрев по телевизору печальную мелодраму, он отошел, и они опять любили друг друга. Однако, проводив его, она с грустью заметила, что он не притронулся к разложенным на тарелке лакомствам, какие она сберегла для него от свадебного завтрака.

Несколько дней она просидела дома, ожидая его звонка, но за нее уже все решили, и когда зазвонил телефон, то на проводе была Пенелопа. Она сообщила название и адрес этого превосходного отеля, расписание рейсов и что с собой взять. Всех, похоже, устраивало, чтобы она исчезла, и Пенелопа, дабы не позволить ей увильнуть, надзирала за нею денно и нощно. Ее отпустили на ленч с литературным агентом и позволили оставить тому адрес отеля, ибо теперь все скрепя сердце признали, что отныне ей предстоит жить своим умом или хотя бы своим пером. И в тот последний серенький осенний денек она покорно дала Пенелопе усадить себя в машину и отвезти в аэропорт. Миссис Демпстер пообещала прийти на другой день, устроить в доме последнюю генеральную уборку и вручить ключи Пенелопе. Она заявила, что не представляет, как после всего сможет работать у Эдит. Такой уж она уродилась. С тонкими чувствами. Эдит придется подыскать себе другую на ее место.