мест и уложенных, как покойники, рядами на земле, — все это производило огромное впечатление. Неужели все эти, казалось бы, неодолимые препятствия, где природа и человек подали друг другу руки, чтобы соорудить нечто неприступное, — неужели они были сокрушены и взяты нашими войсками? Да, можно сказать с гордостью, были взяты. Факт налицо. Некоторые форты были взяты штурмом.

Имя доблестного генерала Селиванова, командовавшего войсками, взявшими Перемышль, было у всех на устах. Государь внимательно слушал доклады начальствующих лиц, вставляя свои замечания, которые ясно показывали, что он знает подробно все действия доблестных войск до отдельных частей и их начальников включительно. Это, видимо, не нравилось некоторым из высших чинов штаба.

Штабы вообще не любят делить славу с непосредственными участниками боев. Ну вот, если неудача, то, конечно, в том виноваты войска и их начальники. Ну а если победа, успех — это прежде всего заслуга мыслителей и изобретателей стратегических и тактических планов и предположений. Так всегда было, есть и будет. Такова жизнь. И наша Ставка вообще не любила этих непосредственных собеседований государя с войсками и их начальниками. Мало ли, какой правды не выскажет офицер государю на его прямой вопрос, глядя в его лучистые глаза. Язык не поворачивался сказать неправду.

А правда не всегда нравилась Ставке. Там государю часто говорили [о военном положении], принимая во внимание прежде всего различные политические соображения. Когда приехали на центральный холм, все невольно залюбовались дивной картиной, расстилавшейся вокруг этого, господствовавшего над всей местностью, холма. Все теснились к государю, стараясь поймать каждое его слово. Толпа, окружавшая государя, состояла более чем из ста человек. Один из чинов свиты его величества подошел ко мне и не без иронии заметил: «Вы видите — это называется организация поездки его величества, выполняемая генералом Янушкевичем. Вам это нравится?» — спросил он насмешливо и отошел.

Там, на холме, государь снялся отдельно с великим князем, а затем и со всеми окружавшими его лицами.

Странное чувство охватило тогда большинство из бывших там лиц. Каждый как бы хотел отметить, что и он был на этом славном, отмеченном русскою победою месте. Был под Перемышлем, видел одно из полей сражений великой Галицийской битвы. И многие брали на память с холма камни, рвали траву и цветы. Командир конвоя Граббе собрал целый букетик и вечером просил государя переслать цветы императрице.

Таково чарующее, притягивающее свойство славы и подвига. А они неразрывно слились с нашей армией на полях и горах Галиции.

Подобное же чувство я пережил, находясь около государя на турецкой границе, в Меджингерте и в отбитых гвардией окопах под Ивангородом. Это удивительное чувство можно определить только словами Карамзина: чувство народной гордости. Гордости, которой невольно проникаешься, когда окинешь умственным взором, где и кого бил победоносно русский солдат.

Вернувшись с осмотра фортов, государь позавтракал и на автомобиле же поехал во Львов. По пути, в деревнях, знали о проезде государя, и толпы народа выходили на дорогу и приветливо кланялись. По виду это были русские люди. В 5 часов вернулись во Львов.

Перед обедом во дворец приехали великие княгини Ксения и Ольга Александровны. После обеда выехали на вокзал. Казалось, весь Львов высыпал на улицу. Все население, по-видимому, радушно, тепло провожало государя. Энтузиазм стоявших шпалерами войск не поддается описанию.

В девять с половиной часов государь покинул Львов и через три часа был уже в Бродах, где перешел в свой поезд. Мы, слава богу, у себя дома. Не прошло и полчаса, как оба императорских поезда погрузились в глубокий сон.

12-го числа было воскресенье. Поезда еще стояли в Бродах. Утро было хорошее. Издали доносился благовест деревенской церкви. Кое-кто пошел помолиться и посмотреть, как идет служба у униатов. Около двух часов, приняв от великого князя последний доклад, государь распрощался с главнокомандующим, горячо поблагодарив его за Галицию. Великому князю была пожалована сабля, осыпанная бриллиантами, с надписью «За присоединение Червонной Руси».

Императорский поезд направился на юг.

Глава 9

Апрель 1915 года. — На пути от Бродов до Проскурова[49]. — На станции Здолбуново. — Разговоры в вагоне о Галиции и Распутине. — В Проскурове. — Из Проскурова в Каменец-Подольск на автомобиле. — Восторг крестьян. — Завтрак на поляне. — В Каменец-Подольске. — Возвращение. Посещение Одессы. — Дивная картина. — Исторический крест. — Смотр войскам. — Мечты о Константинополе. — Гвардейский экипаж. — Речь государя. — Посещения в городе и отъезд. — В Николаеве. — На судостроительном заводе. — Речь рабочего социал-демократа. Высочайший ему подарок. — Осмотр других заводов. — Отъезд в Севастополь. — Смотр флота. — Смотр пластунского батальона. — Разговор государя с офицерами. — Прогулка к Байдарским Воротам. — Отъезд на север. — Остановка на станции Борки. — Крушение царского поезда 17 октября 1888 года. — Прибытие на станцию Болва Орловской губернии. — Посещение Брянского завода. — Посещение рабочего поселка. — Беседа с рабочими. — Отъезд. — Десять минут в Москве. Встреча с великой княгиней Елизаветой Федоровной. — Посещение Твери. — Чай у дворян. — Речь предводителя дворянства Менделеева. — Подарки. — Речь государя. — Простота государя и радушие приема. — Государь у раненых. — Обед в поезде. — Отъезд. — Воспоминания

12 апреля провели в пути. Императорский поезд останавливался на станции Здолбуново, где стоял один из санитарных поездов, а на платформе были выстроены учащиеся с оркестром музыки, и было много публики. Последнее было новшество, введенное, кажется, по инициативе генерала Джунковского. Публику стали допускать под ответственность железнодорожной жандармской полиции. Государь обошел учащихся и затем много говорил с ранеными. К вечеру императорский поезд дошел до станции Красилова, и там заночевали, не доходя 40 верст до Проскурова.

Поздно вечером мы, несколько обычных спутников свитского поезда «литера Б», собрались в нашей комфортабельной уютной гостиной, перешедшей в этот поезд из старого императорского, «литера А».

В Бродах мы получили почту из Петрограда. Было много новостей. Устроились по удобным креслам. Дубенский, засунув руки за пояс блузы, ходил вразвалку посередине салона.

«Ну, вот вы, господа, — начал он, глядя на нас с Сусловым, — набросились на меня там, в Перемышле, вечером на мосту, когда я вам стал говорить, что в Галицию не надо было ехать, а выходит-то по-моему». И генерал стал рассказывать, что в Ставке получены кое-какие тревожные сведения. На галицийском фронте против армии Радко-Дмитриева стали заметно группироваться немецкие части. Видимо, что-то там подготовляется нехорошее. Черный Данилов уже ходит как туча, а Янушкевич нервничает.

«Ведь эта … — генерал непочтительно выругался, — только и умеет, что нервничать. Не было бы худа». И генерал, видимо со слов Брусилова и его окружения, стал рассказывать, что Иванов — человек узкий, нерешительный, бестолковый и очень самолюбивый, не понимает создающейся на фронте