— Малиновки заслышав голосок, припомню я забытые свида-анья! — послышалось из динамиков «Ригонды».[3]

Раздолбай оторопело взглянул на кружок в центре диска.

«ВИА „Верасы“» — было написано черным по красному. Решив, что кто-то перепутал конверты, он стал искать пластинку «Верасов», рассчитывая обнаружить «Бони М» под ее обложкой, но такого диска в буфете не было.

— Прошу тебя, в час розовый… — неслось из радиолы.

— Ты издеваешься дико? — спросил Мартин, разливая вино.

Раздолбай остановил проигрыватель и вытащил пластинку из конверта «Аббы» — в руках у него оказались «Песни Александры Пахмутовой». Вместо «Смоуки» в конверте лежали «Сказки братьев Гримм», под обложкой Челентано скрывался Юрий Антонов, но забавнее всего был диск, прятавшийся в красочном конверте, «Роллинг Стоунз». Решив повеселить компанию, Раздолбай демонстративно показал, что достает пластинку из обложки «Роллингов» и поставил ее на проигрыватель.

— …опровергнут один их главных мифов, созданных реформистами-идеологами, — послышалась знакомая шамкающая речь Брежнева. — Обещания создать общество всеобщего благоденствия потерпели очевидный провал. Тяжкое бремя легло на плечи народных масс…

Мартин и Валера захохотали.

— Рост дороговизны неумолимо сокращает реальные доходы населения. Усилился идейно-политический кризис в обществе… — невозмутимо продолжал Леонид Ильич. — Разрушены элементарные нормы нравственности…

— Это круто, слушай! — веселился Мартин. — Представь, если бы Брежнева с Джаггером поменяли реально. Мик вышел бы на трибуну съезда и с огоньком задвинул про нормы нравственности.

— А Брежнева вывели бы на сцену под руки, и он сказал бы: «Dear comrades, I can’t get no satisfaction»,[4]— развил шутку Валера.

Мартин, Валера и Раздолбай от души посмеялись, голос Брежнева убежденно заявил, что «такое общество не имеет будущего», и потонул в овации. Раздолбай наудачу достал из конверта последнюю пластинку, и к его удивлению, «Арабески» не подменили. Объяснение этому нашлось, стоило перевернуть диск — от края до края тянулась глубокая рваная царапина.

— Есть одна непокоцаная сторона «Арабески» с Midnight Dancer! — радостно сообщил он. — Мы — дикие короли!

— Считай, что это наш стратегический арсенал, а сейчас надо быстро накатить и идти на дело, — сказал Мартин и загадочно добавил: — Я думаю, всем понятно, что, если мы хотим это делать, по-русски нам говорить нельзя?

— Что делать? — удивился Раздолбай, считая, что они и так уже прекрасно проводят время, веселясь в роскошном номере с четырьмя чекушками вина и половиной хорошей пластинки.

— Телок снимать. Забыл, зачем мы здесь?

Раздолбай недоверчиво усмехнулся, но тут Мартин открыл бумажник и пересчитал несколько бело-зеленых бумажек с портретами посередине и остроугольными цифрами по углам. Это произвело на Раздолбая такой эффект, как если бы они весь вечер шутили, что пойдут грабить кассу, и вдруг Мартин достал настоящий обрез и стал заряжать его патронами.

Вмиг стало понятно, что затея осуществляется основательно и всерьез. Доллары Раздолбай видел только в кино и прекрасно знал, что из-за этих денег могут возникнуть серьезные неприятности. В восьмом классе дядя Володя дал ему оставшуюся после командировки бумажку в пять финских марок, и он решил найти для нее более достойное применение, чем хранить в коробочке с иностранными монетами, — например, попробовать купить сигареты в интуристовском баре. Не зная, хватит ли пяти марок на пачку, Раздолбай выложил мятую купюру на барную стойку и, заикаясь от неуверенности, спросил бармена: «Скажите, можно у вас на это что-нибудь купить?» Бармен испуганно глянул по сторонам, сгреб бумажку в кассу и заговорщицки прошептал: «Я ничего не видел». Испуг был неподдельным, и поняв, что он совершил оплошность, которая могла повлечь понятых, протокол и людей в сером, Раздолбай вылетел из бара как из перегретой бани. Насколько сильно может нагреться баня за стопку американских долларов, он боялся даже представить и, глядя на Мартина, как на факира, играющего со змеей, почтительно уточнил:

— За это ничего не будет?

— Конечно, будет, поэтому будем косить под диких иностров. Немецкий у нас с Валерой свободный, так что будем бундесами из Гамбурга.

— Я только по-английски и не очень… — сконфузился Раздолбай.

— Будешь прибившимся к нам венгром, — успокоил его Валера. — Венгерский все равно не знает никто. Мы между собой по-немецки и по-английски с тобой и с телками.

— Спросят, кто мы и зачем приехали, запомни — представители «Сименса», продаем свободной Латвии Automatisches Melksystem, — напутствовал Мартин Валеру.

— Automatisches Melksystem?! Может, компьютеры?

— Чем беспонтовей, тем убедительнее.

— «Автоматише мелксистем» — это что? — спросил Раздолбай, чувствуя себя мальчишкой, которого старшие ребята приняли играть в шпионов.

— Автоматические доильные агрегаты, но тебя это не касается. Ты отбился дико пьяный от группы венгерских туристов, и мы познакомились с тобой в баре «Зилупес». Хлопни бутылку винища до дна, а то у тебя глаза затравленного совка, ты даже на сбросившего оковы социализма венгра не похож ни фига.

Раздолбай залпом допил винную чекушку и заулыбался.

— Теперь нормально, — одобрил Мартин. — Запомни пару фраз: «Ин болдок модер вадек. Сэрэтэм кирандульми».

— Это что такое?

— Не важно, вставляй время от времени. Пошли.

В баре на верхнем этаже гостиницы было многолюдно.

Тихая музыка, позвякивание бокалов и разноязычные голоса сливались в приглушенный мягкими коврами шум, приятный для слуха, как легкий морской прибой. Мартин вошел в бар первым, и метрдотель в смокинге, словно копьем, остановил его строгим взглядом.

— Einen Tisch fuer drei, bitte,[5]— сказал Мартин на чистейшем немецком.

— Нихт шпрехен дойч, — заулыбался метрдотель, тут же превращая копье взгляда в ласковое опахало. — Do you speak English?[6]

— Yes, English no problem, — ответил Мартин с легким немецким акцентом и обратился к Валере: — Diese Balten! Die würden Probleme mit deutschsprachiger Bedienung haben eben falls wir sie besetzt hatten![7]