— Отлично исполнено, Иссандриан, — горько бросил барон.

— Красивое животное, да? — спросил победитель, словно не слыша.

Олень и вправду был великолепен: даже перед самой смертью, измученный скачкой и загнанный в тупик, он смотрел гордо. В глазах читались смирение и ненависть — но ни тени страха. Иссандриан, вынув меч, отсалютовал животному, и олень, словно принимая приветствие, склонил голову. На поляну вылетели еще шестеро всадников с гербами своих родов — они не скупились на громкие проклятия, под ногами их прыгали с лаем собаки.

Затем на поляне появился его величество.

Король Симеон скакал на рослом вороном жеребце, по черным поводьям вились алые и золотые шнуры, черный кожаный доспех с серебряными заклепками увенчивался черным шлемом, прикрывающим кривой королевский нос и слегка дряблые щеки. Рядом с отцом ехал на пони принц Астер, гордо выпрямив спину в излишне просторных, на вырост, латах. Личный егерь принца держался сзади, за ним следовал исполин-ясурут в зелено-золотом, под цвет чешуи, доспехе.

Доусон охотился с Симеоном издавна — с тех пор, как они были юнцами помладше Мааса и Иссандриана, — и, единственный из придворных, барон не мог не заметить, как ссутулился в последнее время король. Следом россыпью скакала остальная свита — обычные бездельники, которым интереснее сплетничать и мчаться наперегонки в ясный день, чем участвовать в настоящей охоте. Над толпой реяли знамена знатных родов: на поляне в Остерлингских Урочищах собрался весь двор Кемниполя.

Егерь-ясурут легко вытащил из-за спины копье и подал его королю Симеону, в руках которого оно сразу показалось несоразмерно огромным. Ясурут дал знак, и псы помчались на оленя, отвлекая его взгляд. Король Симеон нацелил копье, пришпорил коня — и устремился на жертву. От удара наконечник глубоко вошел в шею, олень попятился и упал; Доусону на миг показалось, что в глазах мелькнула не столько боль, сколько удивление — смерть, пусть и предсказуемая, все равно оказалась неожиданной. Рука короля Симеона с годами не утратила твердости, глаза глядели по-прежнему зорко: олень умер мгновенно, добивать стрелой не понадобилось. Когда егеря отозвали собак и подняли кулаки, подтверждая смерть животного, толпа разразилась ликующим кличем, в который влился и голос Доусона.

— Кто настиг жертву первым? Кому принадлежит честь? — спросил король, когда егеря кинулись свежевать тушу. — Иссандриан? Или ты, Каллиам?

— Под конец шли вровень, — сказал Иссандриан. — Мы с бароном прискакали одновременно.

Фелдин Маас, скривившись в усмешке, соскочил с коня и отправился осматривать убитых собак.

— Вовсе нет, — бросил Каллиам. — Иссандриан меня обогнал, ему и принадлежит честь.

«И не нужно мне твоих одолжений, даже мелких», — мысленно добавил он.

— Значит, Иссандриана и восславим! — кивнул король Симеон и крикнул во всеуслышание: — Иссандриан!

Охотники отсалютовали — кто сжатым кулаком, кто воздетым мечом. Над толпой полетело имя победителя. Назавтра грядет пир, в очаге Доусона будет жариться оленина, Иссандриану отведут почетное место… У барона перехватило горло.

— Что с тобой? — тихо, чтобы не услышали другие, спросил король.

— Ничего, ваше величество, — пробормотал Доусон. — Ничего.

Часом позже, на пути к замку, барона нагнал Фелдин Маас. С самого падения Ванайев и разгрома маччийского подкрепления Доусон усиленно делал вид, что новости из Вольноградья его не касаются, однако загадка продолжала его мучить.

— Лорд Каллиам! — окликнул Маас и перебросил ему что-то похожее на веточку — обломок рога, красного от собачьей крови. — Невеликая честь лучше, чем никакой, правда? — улыбнулся Маас и, послав лошадь вперед, скрылся с глаз.

— Невеликая честь, — мрачно выдохнул Доусон. Слова тут же превратились в облачка белого пара.

По дороге к замку крупные, рыхлые хлопья снега постепенно превратились в тонкую крупу; сквозь низкие облака, поредевшие и рваные, на востоке проступили горы. В воздухе повеяло дымком, на юге поднялись спиральные башни Остерлингских Урочищ. Камень — гранит и драконий нефрит — сверкал на солнце, увешанные гирляндами зубчатые стены казались великанами, нарядившимися для празднества.

Доусону как хозяину надлежало следить за приготовлением оленины. Хотя вся обязанность сводилась к тому, чтобы полчаса постоять на кухне с веселым видом, барону отчаянно не хотелось смешиваться с толпой слуг и собак, и он, отойдя к широкой каменной лестнице рядом с печами, остановился на площадке неподалеку от разделочных столов. У стен остывали вынутые из жара пироги и хлебы, старая стряпуха втыкала павлиньи перья в свиной рулет, которому придали форму птицы и залили блестящей глазурью. Жаркий воздух полнился ароматом запеченного изюма и жареных цыплят. Егеря внесли тушу, и четверо молодых поваров принялись натирать мясо солью, мятными листьями и сливочным маслом, вырезать оставшиеся железы и жилы. Доусон глядел хмуро: еще недавно олень был так прекрасен и благороден, а теперь…

— Муж мой!

Позади стояла Клара с тем любезным выражением лица, которое обычно принимала в минуты крайнего утомления, грозящего перейти в изможденность. Блестящие глаза и углубившиеся ямочки на щеках ввели бы в заблуждение любого — кроме тех, кто знал ее всю жизнь.

— Жена моя, — откликнулся Доусон, готовый проклясть весь двор за один ее усталый взгляд.

— Можно тебя отвлечь? — Она отступила на шаг, приглашая в дальний зал. Барон закусил губу от досады — не на жену, а на то домашнее бедствие, ради которого его призывают. Он коротко кивнул и шагнул было вслед за Кларой в тихий сумрак относительного уединения, как вдруг его окликнули.

— Вы что-то уронили, милорд.

У лестницы стоял один из младших егерей — молодой, с крепким подбородком и открытым лицом, одетый в геральдические цвета Каллиама. Он протягивал барону окровавленный кусок рога. Слуга, окликающий барона Каллиама, как ребенка, потерявшего игрушку… Доусон нахмурился, руки сами собой сжались в кулаки.

— Как ваше имя? — спросил он, и молодой человек побледнел при одном звуке его голоса.

— Винсен, сэр. Винсен Коу.

— Вы не из моих людей, Винсен Коу. Собирайте вещи, и чтоб к ночи вас здесь не было.

— М-милорд?

— Добиваетесь, чтоб вас высекли? — рявкнул Доусон.

Кухня, шумевшая внизу лестницы, вмиг затихла — все разом взглянули на говорящих и тут же потупили глаза.

— Нет, милорд, — ответил егерь.

Доусон, повернувшись, шагнул в сумрак коридора, Клара не отставала. Она и не думала его укорять — в тени лестницы она прильнула к нему и зашептала почти в самое ухо:

— Симеон, когда вернулся, спросил горячую ванну. Я не стала выгонять всех из синих комнат и велела приготовить дом Андры. У восточного крыла, помнишь? Там гораздо удобнее, и трубы устроены хитроумно, не дают воде охлаждаться.