Зов прозвучал где-то часом позже, когда луна была уже высоко в небе. Найл сидел, расслабившись и настроившись на восприятие, когда ощутил позыв встать и скинуть обувь. Будь он животным, он и не заподозрил бы, что решение исходит не от него самого. Но, поскольку он был человек, некая его часть смотрела как бы сверху с бесстрастной созерцательностью на животное, подчиняющееся этому позыву.

Скинув башмаки, Найл снял с шеи медальон и положил его возле. Туда же легла и вынутая из кармана раздвижная трубка. Доггинз спал, раскинувшись на спине. Лицо в свете луны казалось мертвенно-бледным, но уже не таким ужасно опухшим. Он чуть постанывал при дыхании. Найл прикрыл спящего металлической одежиной, подоткнув ее под его подбородок. Затем, все также повинуясь неизреченному приказу, двинулся вдоль берега.

Он твердо ступал по спекшейся в корку глинистой полосе. Прошел уже примерно милю. Стволы деревьев по левую руку выглядели так, будто сделаны были из железа. Их ветви на слабом ветру были совершенно недвижны и не издавали ни звука. По другую руку текла величаво река. Время от времени с тяжелым всплеском наружу появлялось какое-нибудь существо – крупное – и тотчас скрывалось под водой. Он разглядел толком только одно: большого каймана, который не плыл, а, скорее, сплавлялся по течению, выставив ноздри над поверхностью. Животное проводило идущего мимо двуногого злобным взглядом, но опасности Найл не почувствовал.

Он дошел до места, где река становилась шире и была частично перегорожена листвой и сучьями. Найл без колебаний вступил в воду. Ступни сантиметров на пятнадцать погрузились в вязкий ил, затем пошла твердая галька. Чувствовалось, как возле самых ног юркают какие-то шустрые создания, Найл не спеша брел, подавшись корпусом вперед, пока вода не оказалась выше пояса. Из-под ноги вывернулась и остро царапнула голень ветка. Сердце екнуло: снизу по ноге мимолетно скользнуло какое-то гибкое мягкотелое существо. Найл осторожно, посту пью двигался вперед, пока вода не пошла, наконец, на убыль и он, наконец, выбрался на тот берег.

Повинуясь тому же безотчетному позыву, он опять повернул на север и пошел в обратном направлении. По эту сторону реки растительность росла гуще и во многих местах подступала к берегу вплотную. В глубоких затемнениях – контрастах лунного света – двигаться приходилось с особой осторожностью. Из куста выпорхнула испуганная птица и, стрекотнув крыльями, забилась в гущу древесной поросли. Низом через прибрежный кустарник с треском пробиралось какое-то тяжелое животное. Найл не обратил на это внимание. Поравнявшись с Доггинзом, спящим под лунным светом на том берегу, он почувствовал безмолвный приказ повернуть налево в чащобу. Лунный свет сюда не пробивался, и идти приходилось только поступью, но, как ни странно, двигался Найл почти с той же уверенностью, что и на свету. Словно некое шестое чувство остерегало его, когда на пути встречался торчащий из земли корень или куст.

Из затенения он вышел неожиданно для себя, и также неожиданно земля под ногами сделалась столь же твердой, что и спекшаяся глинистая корка речного берега. Начался подъем. Через несколько минут залитые лунным светом река и верхушки деревьев уже остались внизу. Найл находился на середине южного склона холма. По другую его сторону щетинилась густая, непроходимая на вид, спутанная поросль. Вскоре, однако, осталась внизу и она, и стало видно реку, огибающую холм с запада. Она была шире той, которую он недавно пересек и, судя по переливчатой серебристой поверхности, быстрее.

Склон становился все круче; взбираться теперь приходилось, хватаясь за кусты и пучки травы. Через полчаса, уже неподалеку от вершины, склон мало чем отличался от вертикальной стены, и Найл решил поискать более сподручный подъем. Он стал осторожно смещаться вбок, пока не отыскал место, где растительность была достаточно густа, так что можно было затвердиться руками и ногами. Конечный отрезок пути, протяженностью около двадцати метров, оказался крут настолько, что, когда Найл мельком оглянулся, у него закружилась голова и проснулась боязнь: сейчас в два счета можно сыграть вниз и свернуть себе шею, никакая сила тут не поможет.

Но вот, перевалив через отвесный край, он уже стоит на самом верху – ровная площадка, в центре возвышается предмет, который он по ошибке принимал за башню. Теперь было ясно, что это не башня, и не сломанное дерево. Не видно ни корней, ни четкого разграничения между выступом и самой площадкой. Ствол состоял из какого-то серого и, похоже, пористого материала. Проведя рукой по его купающейся в лунном свете боковине, Найл ощутил, что длинная полоса «коры» оторвана и свита у подножия выступа кольцом. Глубокая борозда, от которой она отщеплена, напоминает рану. Безусловно, это отметина оставлена молнией. Глубокие рубцы на верхушке, метрах в пяти у Найла над головой, по краям тоже будто опалены.

Далеко внизу, с северной стороны, виднелось слияние двух рек. Тот склон, что издали напоминает человеческий профиль, был гораздо круче того, по которому Найл поднимался, так что на изгиб реки он смотрел почти вертикально. Отсюда взор охватывал почти все ее течение: вот она петляет через болота к морю, то и дело теряясь среди высокого тростника. К югу, плавно восходя к проему между холмами, лежала сельва, удивительно мирная на вид, в сиянии луны. Но не успел он и глаз отвести, как, мелькнув невдалеке, в ночи растворилось похожее на летучую мышь создание, размером во много раз крупнее птицы, и со странным резким криком нырнуло в лесную чащобу. Спустя пару секунд из ее глубины донесся неистовый страдальческий крик какого-то существа.

Вдали, в проеме между холмами, угадывалась серебристо серая пустыня; именно по ней Найл возвращался из города Каззака. Найла вдруг пронизал ошеломляющий по остроте приступ ностальгии. Кстати, интересно: показалось, что рядом стоит отец. Не продержавшись и пару секунд, видение исчезло, оставив после себя чувство опустошенности.

Вот вроде бы и конечная точка. Всплеск душевных сил сошел на нет. Весь последний час Найл пассивно следовал направляющему импульсу, который передвигал ему ноги, помыкал волей – будто ветер, несущий сухой листик. Теперь импульс канул. Найл все так же оставался пассивным и открытым для восприятия, ожидая дальнейших приказаний, но их не следовало. Заняться было больше нечем, и Найл двинулся вокруг основания выступа, внимательно его изучая. Основание, плавно загибаясь уходило в грунт, словно ствол большого дерева, но иных мест, где бы оно сходилось с землей, заметно не было. Грунт под ногами был в точности таким же жестким и серым, как и текстура самого выступа. Догадка переросла в уверенность: он стоит не на холме, а на верхушке некоего исполинского растения. На боковинах выступа не наблюдалось каких-либо наростов, намекающих, что здесь когда-то была листва: если и имелась, то давно уже облетела. Найл сел у основания выступа и вперился отсутствующим взором в сторону моря. Через полчаса (луна проделала полпути по небу) он зевнул. От неудержимо зовущего чувства не осталось и следа, и Найл начал с удивлением подумывать, уж не по ошибке ли посчитал, что его влечет сюда какая-то цель. Может, восхождение на холм было жестом чисто ритуальным, вроде обряда почтения и доверительности. В таком случае задача выполнена, и остается только возвратиться. Он подошел к краю, глянул вниз и решил: нет, уж лучше утром, когда развиднеется. Ютиться на основании выступа было не особенно удобно: оно загибалось в сторону, и сидеть приходилось, согнувшись вперед. А когда Найл подался спиной назад, то обнаружил, что изогнутая часть, оказывается – великолепная лежанка, есть даже небольшая выемка под затылок. Изнеможденно вздохнув, Найл закрыл глаза. Едва он это сделал, как через все тело, от темени до пяток, пробежала волна умиротворения. Руки и босые ноги, основательно продрогшие, начали теперь лучиться теплом. Он вновь ощутил, что над ним довлеет нечто, только теперь неведомая сила настаивает, чтобы он расслабился.