верстах» в Рождествене обитает ее потомок. Князь Дмитрий женился на кроткой Татьяне Васильевне Васильчиковой. «Так как старуха не считала Васильчиковых довольно знатными, то и неохотно согласилась на брак сына, и первое время, говорят, невестка много терпела от своей самонравной и надменной свекрови»[168].

Кроме того, Наталья Петровна до того гордилась родом, что, согласно одному из анекдотов, всякого известного человека старалась в каком-то колене присоединить к своей семье. Однажды она рассказывала малолетнему внуку об Иисусе Христе, и тот боязливо поинтересовался: не из фамилии ли Голицыных и Господь?

Генерал-губернатор по должности обязан был тратиться. Скупость матери заставляла его делать долги. Благодушный Александр I и на это закрывал глаза. Николай I, узнав о происходящем, приказал княгине раскошелиться.

В «Скупом рыцаре» остались отголоски этого скандала. Альбер решил пожаловаться:

Нет, решено — пойду искать управы

У герцога: пускай отца заставит

Меня держать как сына, не как мышь,

Рожденную в подполье.

Рассказ дался молодому человеку трудно:

Поверьте, государь, терпел я долго

Стыд горькой бедности. Когда б не крайность,

Вы б жалобы моей не услыхали.

Встретившись с Бароном, Герцог требует: «Назначьте сыну / Приличное по званью содержанье…» Для нашего повествования важны параллели, которые возникают с историей генерал-губернатора Голицына, а не с делом отца — Сергея Львовича Пушкина, обвинившего сына: «Он молодость свою проводит в буйстве, / В пороках низких…» или «Он… он меня / Хотел убить».

Мать расщедрилась — прибавила еще 50 тысяч ассигнациями, уверенная, что «щедро награждает» отпрыска. Только за семь лет до кончины Дмитрий Владимирович после смерти 97-летней княгини стал обладателем 16 тысяч душ. Теперь его никак нельзя было назвать «безумец, расточитель молодой». Но Пушкин сумел передать страх скупого человека перед будущим обладателем богатств:

Едва умру, он, он сойдет сюда

Под эти мирные, немые своды

С толпой ласкателей, придворных жадных.

Украв ключи у трупа моего,

Он сундуки со смехом отопрет.

И потекут сокровища мои

В атласные диравые карманы.

Между «Скупым рыцарем» и «Пиковой дамой» заметна внутренняя перекличка. Старая графиня также не хотела сообщать тайну карт ни сыновьям, ни внукам, как Барон не желал расставаться с накопленным золотом. Он хотел погубить сына, как графиня-покойница погубит Германна, заставив его «обдернуться». Имущество или тайна не должны уйти из старческих рук. В такой ситуации образ княгини Голицыной, тянувшей до последнего с выделением сыну положенной ему по закону доли отцовского имущества, важен как пример. Заметим, вынудил ее решиться не сам великовозрастный «Митенька», а император. Его требование равносильно требованию Германна, с той разницей, что просил Николай Павлович не за себя и отказать ему было невозможно.

«Волю первую твою…»

Княгиня Наталья Петровна была точно ожившей угрозой неповиновения древней знати. Сама она прекрасно ладила с высочайшими особами, но прививала родным чисто феодальные представления о значении рода. Воспитанная на таких принципах поросль могла и взбунтоваться. О чем Пушкин говорил великому князю Михаилу: «Этакой стихии мятежей нет и в Европе…»

Нет, потому что эпоху революций от эпохи феодальных войн отделял значительный исторический промежуток. В России же европеизация, проведенная Петром I, значительно ускорила бег времени. Обломки былого острыми вершинами протыкали реальность.

Один из внучатых племянников княгини — ротмистр лейб-гвардии Кавалергардского полка граф Захар Чернышев — оказался в числе декабристов. В заговор его вовлек зять, муж сестры Марии — Никита Михайлович Муравьев, тоже готовый похвастаться происхождением. Судя по допросным листам, Чернышев выглядел скорее случайной жертвой, чем активным участником заговора. Тем не менее он знал об установлении республики и о намерении уничтожить всю царскую семью в случае несогласия. Более того — спьяну хлопал глазами, когда услышал о цареубийстве.

Наталья Петровна горячо вступилась за внука, ездила просить за него императора, который и сам считал этого «детски незлобивого» человека «маловиноватым». Результатом стало сравнительно мягкое наказание: два года каторги. По случаю коронации срок был сокращен до одного. Вскоре Захара отправили на Кавказ — рядовым Нижегородского драгунского полка, где в боях с горцами он проявил доблесть, был ранен и дослужился до чина подпрапорщика, после чего вышел в отставку[169]. Фактически бабушка вытянула внука если не из петли, то с каторги.

Захар внутренне раскаялся. Не равнял себя с офицерами, носил грубую солдатскую шинель и питался общей с рядовыми пищей. Его полюбили на Кавказе «за глубокую религиозность и ту безропотность, с которой он нес заслуженное им наказание». Человек очень образованный, он, по свидетельству Александра Бестужева, помнил наизусть пьесы Шекспира и читал их соседу на поселении в Якутске. На Кавказе он поправлял произношение Пушкина и проверял его переводы, впрочем, находя их «безупречными в самом понимании языка».

Михаил Юзефович же со слов сослуживца поведал историю о майорате — владении, которое передавалось нераздельно, только старшему сыну в роду графов Чернышевых. Наследником был Захар, но в случае его осуждения вставал вопрос, кто получит имущество. На него претендовал военный министр Александр Иванович Чернышев, в тот момент еще не граф, — скорее однофамилец, чем дальний родственник. «В заседании следственной комиссии, которой был членом, он хотел публично заявить о своем родстве с графом. Когда был приведен Захар к допросу, генерал Чернышев встретил его громким возгласом: „Как, кузен, и вы тоже виновны?“ На это молодой человек, вспылив, отвечал тоже громко: „Быть может, виновен, но отнюдь не кузен!“»[170].

В конце концов обладательницей майората стала сестра Захара — Софья Григорьевна Чернышева-Кругликова. Император сам одернул Александра Ивановича, не просто одного из главных следователей, но и своего друга, напомнив ему, что тот не имеет по закону прав на имущество графов Чернышевых. Интересна реакция Ермолова: «Что ж тут удивительного? Одежда жертвы всегда и везде составляла собственность палача»[171]. Вот уже преступник — жертва, а оставшийся верным военачальник — палач. Общество сочувствовало несчастным, легко верило в рассказы об их невиновности. И хотя у Ермолова с Александром Чернышевым были свои, небескорыстные счеты, острая шутка нравилась, вызывала желание ее повторять…

Возможно, высочайшая милость к Захару стала залогом негласного договора об исполнении первой же императорской просьбы. Мы знаем только о требовании царя к матери московского генерал-губернатора наделить сына достойным содержанием.

Но сама история совсем не так проста, как кажется. Карая представителей титулованной знати по существующим законам, молодой царь показывал, что и для них, и для последнего подданного правовые акты значат одно и то же. Без оглядки на происхождение. Это было ново и не всеми понято.

Иностранные