На сайте моего всезнающего сына я нашел сделанное мимоходом, но от этого не менее злое замечание по поводу Ялтинской и более поздней Потсдамской конференции, которая состоялась, когда Рузвельт уже умер и президентом стал Трумэн: «Так разодрали в клочья нашу Германию!»; здесь же прилагалась карта с отмеченными территориальными потерями Великого германского Рейха. Далее он фантазировал на тему о том, какие чудеса могли бы произойти, если бы молодые, почти закончившие подготовку курсанты-подводники благополучно добрались на борту «Густлоффа» до Киля и смогли бы укомплектовать дюжину или больше экипажей новейших, удивительно быстрых и практически бесшумных подлодок класса XXIII, которые успешно приступили бы к боевым операциям. Фантазии полнились героическими делами и победными экстренными сообщениями. Не то чтобы Конни считал в этом случае возможным другой исход войны, но он полагал, что даже если бы эти чудо-подлодки были уничтожены вместе с экипажами глубинными бомбами, то смерть молодых подводников была бы все-таки не столь ужасной, как их гибель в ледяных водах у Штольпебанк. Даже Давид не смог не согласиться с ним при сравнении обоих видов гибели, хотя и заметил: «Ребятам не дано было выбора. У них все равно не имелось шанса дожить самой нормальной жизнью до взрослых лет…»

Уцелевший при катастрофе помощник казначея собрал фотографии: множество маленьких, паспортного формата, и один большой коллективный снимок всех курсантов-подводников второго учебного дивизиона, которые обычно проходили четырехмесячную подготовку; они выстроились на солнечной палубе, где после команды «Вольно!» к ним обратился с приветствием корветтенкапитан Цан. На этой большой фотографии можно насчитать более девятисот бескозырок, которые уменьшаются по мере ухода в глубину, к корме. Отдельные лица довольно хорошо различимы до седьмого ряда. Затем следует стройная масса. А с маленьких фотографий на меня смотрят мужчины в морской форме, их юные лица разнятся, но одновременно все они кажутся еще не вполне созревшими. Ребятам лет по восемнадцать. Некоторые из тех, кто снялся в военной форме в последние месяцы войны, выглядят еще моложе. Моему сыну сейчас семнадцать, он мог бы быть одним из них, хотя из-за очков его вряд ли признали бы годным для службы на подлодке.

Все они носят лихие бескозырки с надписью на ленточке «Военно-морской флот», обычно бескозырка слегка сдвинута направо. Вижу округлые, узкие, скуластые или щекастые лица этих ребят, обреченных на смерть. Они очень горды морской формой. Они смотрят на меня серьезно, как будто фотография запечатлела их тревожное предчувствие.

У меня есть фотографии лишь нескольких из трехсот семидесяти трех девушек вспомогательной службы ВМФ, оказавшихся на борту «Густлоффа»; несмотря на свои сдвинутые на бочок пилотки с имперским орлом, выглядят они вполне по-граждански. У них аккуратные прически с модной на то время горячей или холодной завивкой. Некоторые девушки были, вероятно, помолвлены, кое-кто уже замужем. Две-три девушки с прямыми волосами сразу же напомнили мне своей холодноватой чувственностью мою бывшую супругу в молодости. Такой я увидел Габи в Западном Берлине, где она усердно изучала педагогику, и она сразу же покорила меня. Почти все девушки на первый взгляд весьма недурны, даже милы, кое у кого уже есть легкий намек на второй подбородочек. Взгляд у них не такой строгий, как у ребят. Каждая смотрит на меня с улыбкой, у них дурных предчувствий не заметно.

Из более чем четырех тысяч младенцев, детей и подростков, находившихся на борту злосчастного лайнера, не удалось спасти даже сотни, поэтому и фотографий нашлось совсем мало — ведь вместе со скарбом беженцев на затонувшем корабле пропали и семейные фотоальбомы людей, уходивших из Западной и Восточной Пруссии, из Данцига и Готенхафена. Я разглядываю детские лица тех лет. Девочки с косичками и бантами, мальчики с левым или правым пробором. Фотографий младенцев, которые всегда выглядят вне времен, практически нет. Сохранившиеся фотографии тех матерей, для которых Балтийское море стало могилой, или тех немногих, которые выжили, но как правило потеряли детей, были сняты задолго до катастрофы или многие годы спустя; эти снимки «нащелкали», как говорит мать, по случаю каких-либо семейных событий; кстати, ни материнских, ни моих фотографий в младенческом возрасте, естественно, нет.

Не осталось фотографий мазурских крестьян и крестьянок, пенсионеров государственной службы, веселых вдов, вышедших на покой ремесленников, тысяч стариков и старух, которые были совершенно сбиты с толку тяготами эвакуации и которым удалось попасть на борт «Густлоффа». Всех мужчин среднего возраста отсеивали на пирсе Оксхёфта и отправляли в последние части ополчения. Среди спасенных не нашлось практически ни одного старика, ни одной пожилой дамы. Нет фотографий и тяжело раненных солдат, доставленных с курляндского фронта и размещенных в «оранжерее».

К числу немногих уцелевших стариков относится капитан лайнера Петерсен, которому было около шестидесяти пяти. Все четыре капитана находились в девять вечера на капитанском мостике и спорили о том, правилен или неправилен приказ Петерсена включить ходовые огни, поскольку вскоре после восемнадцати часов поступила радиограмма, что встречным курсом движется отряд тральщиков. Цан был против. Его поддержал второй штурман. Правда, Петерсен распорядился погасить некоторые огни, но бортовые огни справа и слева горели. Так сопровождаемый теперь только эсминцем «Лёве» лайнер, затемненный по высоте и длине, продолжал, сражаясь с высокой волной, держать заданный курс и приближался к обозначенной на всех морских картах отмели Штольпебанк. Указанный в прогнозах мороз средней силы равнялся на самом деле восемнадцати градусам ниже нуля.

Судя по рассказам очевидцев, раньше всех заметил далекие ходовые огни старпом советской подлодки С-13. Кто бы это ни был, Маринеско сразу после доклада появился в рубке подлодки, шедшей в надводном положении. Как повествуют мемуары, на нем была черная ушанка, а вместо полагавшейся для офицеров-подводников по уставу утепленной шинели замасленный овчинный полушубок.

Во время долгого плавания в подводном положении, когда лодка шла на аккумуляторах, гидроакустики докладывали командиру лишь о шумах малых судов. В районе Хелы он дал команду на всплытие. Заработали дизельные двигатели. Теперь доложили о шумах двухвинтового корабля. Неожиданно поднявшаяся метель прикрывала подлодку, но ухудшала видимость. Когда ветер стих, удалось разглядеть очертания военного транспорта тысяч на двадцать тонн, который шел с судном сопровождения. Наблюдение велось со стороны моря в направлении угадывавшегося померанского берега, виден был правый борт транспорта. Пока дело этим и ограничилось.

Мне остается лишь гадать, что побудило командира С-13 резко ускориться в надводном положении и совершить рискованный маневр, обойдя с кормы и транспорт, и корабль сопровождения, чтобы потом искать позицию для атаки со стороны берега на глубине менее тридцати метров под днищем лодки. По его собственным словам, сказанным позднее, он был готов атаковать фашистских гадов, напавших на его родину и разоривших ее, где бы он их ни встретил; ранее ему этого не удавалось.

Уже две недели его поиск был безуспешен. Ничего не получилось ни у острова Готланд, ни у балтийских портов Виндау или Мемель. Не выстрелила ни одна из имевшихся на борту десяти торпед. Он изголодался по добыче. Кроме того, Маринеско чувствовал себя уверенным только в море, его не могла не донимать мысль о том, что при безрезультатном возвращении на базу в Турку или Ханко его ждет трибунал, которого требовал НКВД. Дело было не просто в пьянке во время последнего увольнения и даже не в запрещенном посещении финских бардаков — его обвиняли в шпионаже, а такое обвинение служило с середины тридцатых годов обоснованием для советских чисток, и оправдываться тут было бесполезно. Спасением мог стать только очевидный успех.