Солдаты словоохотливо рассказывали о произошедшей в песках драме. Зулейка подвинулась, чтобы Франсуа смог подняться на спину ее лошади. Она обернулась, и он впервые увидел слезы в ее прекрасных зеленых глазах. Самому Франсуа с трудом удалось сдержаться, но после смерти своей жены подобного потрясения он еще не испытывал.

***

20 июля 1386 года, в День святой Маргариты, около полудня один из евнухов подошел к Абдулу Феде, который смотрел, как тренируется отряд левшей.

— Господин, случилось несчастье! Твоя любимая…

Правитель побледнел и поспешил в гарем. Матильда, задыхаясь, металась на постели. Он взял ее за руку.

— Что с тобой?

Из любви к правителю Матильда выучила его язык у одной образованной рабыни, бывшей принцессы, в обязанности которой входило заниматься с христианкой.

— Ничего, господин, я умираю…

Абдул Феда с ужасом увидел, что кожа ее стала землисто-серой, яркие губы обесцветились, а тонкий рот подрагивает.

— Яд! Тебя отравили!

— Нет. Моя мать умерла так же. Она тоже сильно поправилась незадолго до смерти. Врач сказал, что это излишек крови.

— Я позову своего врача.

— Бесполезно, господин, он ничего не сможет сделать. Мне нужен не врач, а священник.

— Священник!

— Ведь во дворце есть священник.

— Я велю отвести тебя к нему.

Матильда де Боржон задыхалась.

— Нет! Любое движение приведет к немедленной смерти. Пусть он придет.

— Сюда?!

— Ради любви ко мне, господин…

Абдул Феда отдал приказ, и евнух побежал искать Жана. Он нашел христианского священника в библиотеке — смертельно пьяным. Жан сидел перед книгой с кубком в руке и заплетающимся языком, то и дело икая, декламировал четверостишия.

Раб в нескольких словах объяснил, что происходит, и выражение лица Жана тотчас же изменилось. Он поднялся и, пошатываясь, подошел к стене. Жан сразу нашел то, что искал: крест на золотом шесте, который несли во время процессий. Священник взял крест и направился к двери.

Постепенно все признаки опьянения исчезали: вот он уже передвигается уверенным шагом, лицо становится серьезным и сосредоточенным.

Жан прошел по саду, остановился перед мрачным зданием со слепыми, без окон, стенами. Тяжелые ворота были открыты; двое стражников расступились, пропуская его.

Тогда Жан поднял крест, запел «Kyrie» и вслед за этим символом Христа вошел в гарем.

У Жана был красивый чистый голос. «Christe eleison… Kyrie eleison…» Звуки григорианского пения летали под сарацинскими сводами, украшенными арабесками. Жан шествовал мимо музыкальных комнат, бассейнов, покоев. Когда он проходил, закутанные в покрывала или обнаженные женские фигуры с криками бросались врассыпную.

Наконец Жан подошел к изголовью ложа Матильды.

Услышав приближающееся песнопение, Матильда успокоилась; когда же она увидела крест, на губах ее заиграла улыбка.

— Мир этому дому и его обитателям. Ессе crux Domini [9]…

Крест опустился к ее губам, и женщина поцеловала его.

Затем, прислонив длинный шест с крестом к стене, Жан опустился на колени перед постелью Матильды и благословил ее.

Абдул Феда не узнавал человека, с которым ежедневно играл в шахматы. Сейчас в нем не было ничего странного или циничного. Словно сам Бог поселился в нем и вместе с ним вошел в эту комнату.

Голос Жана звучал спокойно и умиротворяюще:

— Я обращаюсь к тебе, святой Иосиф, защитник всех умирающих. Помоги рабе Божьей Матильде, стоящей на пороге смерти, пусть с твоим благословением освободится она от дьявольских пут и достигнет вечной радости благодаря Господу нашему Иисусу Христу.

Матильда де Боржон не отрывала глаз от Жана.

— Спасибо, отец мой, я так давно не видела священника.

— Исповедуйтесь, дочь моя, настал час.

Она с трудом приподнялась и склонилась к нему.

— Отец моя, я грешна, потому что сомневалась в Господе. Я и сейчас сомневаюсь. Почему позволил он, чтобы муж мой был убит, чтобы я стала пленницей и оказалась здесь? Без сомнения, я обрела здесь счастье, но почему же не возле своих родных?

Умирающая, задыхаясь, металась на постели.

— Отец мой, правда ли, что вы магистр богословия?

— Да, правда.

— И что были советником Папы Римского?

— Да, был.

— Тогда просветите меня! Не оставляйте душу мою в отчаянии! Не позволяйте мне уйти с сомнением, которое давит мне на сердце!

Правитель Хамы с болью наблюдал за страданиями Матильды.

Жан заговорил прерывающимся голосом:

— Да, это правда, я постиг немало наук. Но чтобы открыть Господа, не обязательно открывать книги. Он везде: в цветах и животных, которые суть Божьи твари, в солнце и звездах, он в сердцах. Если вы не находите его в себе, взгляните на меня!

Неподвижным взглядом он смотрел на Матильду. Он весь словно светился изнутри. Во взгляде его читалось бесконечное доверие и почти детская надежда.

Внезапно лицо Матильды озарилось невыразимой радостью:

— Я вижу Господа, отец мой!

— Теперь, в Его присутствии, давайте вместе прочтем «Отче наш».

И они начали: «Отче наш, иже еси на небесех…» Дальше Матильда продолжить не смогла. Тело ее содрогнулось, и голова откинулась на подушку. Она улыбалась, ее широко раскрытые глаза светились радостью, почти лукавством.

Жан поднялся. Правитель Хамы не отрываясь смотрел на него:

— Что ты ей сказал? Она так страдала, но умерла почти счастливой…

— Я говорил ей о вере, о надежде.

— Ты опять обрел свою веру?

Согласно обычаю, служанки принесли факелы, чтобы поставить их по четырем углам постели.

Жан заговорил вновь, и голос его опять стал таким, какой привык слышать Абдул Феда: в нем звучали насмешка и горечь.

Абдул Феда был так потрясен поведением Жана, что на мгновение забыл о смерти Матильды и о своей печали.

— Значит, ты по-прежнему не веришь?

— Как можно быть таким непостоянным? Истина — в «Четверостишиях», я знаю это раз и навсегда.