— Умываю руки… Не сестра, а разбойник, — засмеялся Нейман. — Впрочем, Глеб Николаевич, я в курсе дел. Можете не брать меня в расчет.

— Ну… Ты и после этого будешь стоять такой смешной чучелкой? — спросила Мирра, приближая лицо, и тогда Глеб еще неловко и чрезмерно громко чмокнул ее в щеку.

— Садись, — Мирра насильно повлекла его к дивану. — Рассказывай… Нет, лучше я буду рассказывать… Я жалею, что не поехала с тобой. Какой ужас в дороге! Вагоны переполнены, грязь… на всех станциях стоим… все забито… и эшелоны… без конца эшелоны… Плач, вой, страшно. В Москву опоздали на восемь часов… Только случайно попала в курьерский… А ты как? Тебя отпустили? Надолго?

Завороженно смотря в глаза девушки, слушая щебет, Глеб сразу вспомнил при этом вопросе, что завтра отъезд. Бесповоротный, неотложный отъезд. У него захватило дыхание. Тихо сказал:

— Мирра… Я завтра еду…

Девушка откинулась, не понимая. Пальцы ее сжали руку Глеба.

— Едешь?.. Куда?..

— В Севастополь. Ведь война же, — еще тише выговорил Глеб, как будто оправдываясь, хотя оправдываться было не в чем.

— Постой… я ничего не понимаю. Как же… ведь ты говорил — до октября?..

Глеб молча и с ненавистью щелкнул пальцем по мичманскому погону, по так долгожданному мичманскому погону.

— А что? Я не понимаю…

— Да ведь нас же досрочно произвели… Дали три дня. Завтра я должен выехать.

Девушка прижалась к нему. Губы детски недоуменно и тоскливо дрогнули.

— Глебушка… Этого не может быть. Я так мечтала приеду, будем вместе бродить по Петербургу, ты будешь мне все показывать. Помнишь, я говорила тебе, что бредила Петербургом… Как же так?.. Не мучь меня. Неужели нельзя отложить?

Глеб усмехнулся. О, если бы была какая-нибудь возможность!.. Но что мечтать впустую!

— Ничего нельзя сделать, Мирра… Ничего.

Она вскочила и подбежала к брату.

— Сеня… Что же это такое? Ну, неужели ты ничего не можешь придумать? Ты же юрист…

Нейман пожал плечами.

— Я юрист, а ты ребенок. Ведь Глеб Николаевич военный. Он же не ратник второго разряда, чтобы я мог выхлопотать ему отсрочку. Война!

Мирра отвернулась. Плечи ее поднялись уголками.

— Двое мужчин — и ничего не могут придумать. Хороши!

Глеб взглянул на Неймана. Оба засмеялись.

— Единственный выход, — сказал Нейман, — купить Глебу Николаевичу в Вяземской лавре липовый паспорт и отправить его в тайгу. Или внести в Государственную думу срочный законопроект о пожизненном освобождении офицерского корпуса флота от воинских обязанностей…

— Ты все шутишь, — упрекнула Мирра, — но ведь это Глеб уезжает завтра… Завтра!..

— Шутит или не шутит Семен Григорьевич, — уныло сказал Глеб, — а ехать нужно, — и ничего не сделаешь.

Мирра обернулась к нему.

— Ты очень нехороший. Но я беру тебя в плен до самого отъезда. Ты никуда не уйдешь от нас и останешься ночевать… Правда, Сеня?

— Конечно, Глеб Николаевич. Не стесняйтесь. Квартира просторная — места хватит.

— Но у меня же все вещи в корпусе, — попробовал возразить Глеб. Но возражал больше для приличия. Возможность пробыть с Миррой до конца была заманчива.

— Ерунда! Сейчас мы с тобой отправимся бродить по Петербургу. Я хочу хоть в первый раз посмотреть его вместе с тобой. А потом ты заедешь за вещами и вернешься к нам. Идем.

По Загородному все еще текла зеленая река гвардии, звенела музыка и гремело «ура».

— Я не хочу на это смотреть, — болезненно зажмурилась девушка. — Куда-нибудь подальше, где тихо и нет людей.

На углу Московской они нашли лихача.

Серый рысак пролетел Марсовым полем, прогремел мостом и, стрекоча копытами по торцу, помчал Каменноостровским.

Весь остаток дня они носились по островам, обедали на Стрелке и только к вечеру направились обратно в город. Усталый конь шагом пошел через Елагин мост.

— Вот, — сказал Глеб, — это место внушило Блоку те стихи, которые я тебе прочел в день нашей встречи у Лихачевых.

— Да? — Мирра с интересом посмотрела на мост и часовенку. — Это и другое, помнишь? «Вновь оснежённые колонны, Елагин мост и два огня. И голос женщины влюбленный. И хруст песка и храп коня»… Как странно… Когда-нибудь умрет Блок, забудется многое из его стихов, а вот мимо этой часовенки будут, как и прежде, проезжать тысячи влюбленных и вспоминать эти строчки, пьянея грустью.

Она оглянулась. Мост был пуст, только две старушки ковыляли через него. Мирра вытянулась и крепко, жадно поцеловала Глеба.

— Ты ведь останешься жив для меня? Правда, родной?

Глеб невесело усмехнулся.

— Если бы это зависело от моего желания… Впрочем, на Черном море, вероятно, будет спокойно. Будем плавать, как в мирное время, и завидовать балтийцам.

Но, сказав, почувствовал, что никакой зависти к балтийцам не испытывает, — наоборот, сердце радостно билось от сознания, что Черного моря вряд ли коснется война.

Отвезя Мирру домой, он в одиннадцатом часу поехал за вещами. По корпусу бродили сонными мухами несколько обездоленных мичманов непетербуржцев, не имеющих пристанища в городе и застрявших до выезда на корпусном пепелище. Наскоро простившись с ними, Глеб погрузил чемоданы и помчался на Загородный.

В столовой он застал Мирру и Семена Григорьевича за столом. Нейман был во фраке.

— Вы почему в таком параде, Семен Григорьевич? — спросил Глеб.

— Сейчас еду вместе с патроном к одному его клиенту. Никифиров… Может быть, слышали — мануфактурист?.. Возрадовался купчина, что запахло жареным, и устраивает патриотический вечер. Наверное, на всю ночь закатимся, так что меня не ищите. Вернусь не раньше утра… Кстати, если хотите, Глеб Николаевич, я могу дать вам письмо в Севастополь к моему другу, доктору Штернгейму. Вы ведь, полагаю, будете себе устраивать пьедатерчик[11] на берегу. Мирра сказала, что вы любите рояль. А Штернгейм прекрасный музыкант и поможет вам найти место, где вы могли бы пользоваться инструментом.

Глеб поблагодарил и, закрыв дверь за Нейманом, улыбаясь, вернулся в столовую.

— Я вспомнил, — сказал он на вопросительный взгляд Мирры, — как ты ошеломила меня утром встречей. Я думал, нам придется играть роль знакомых, разговаривать