Вы что, хотите, чтобы Лена болталась вниз головой и рыдала в аппарат, сосущий ее всхлипы? ОТЕЦ, СПАСЕМ ЕЕ ВМЕСТЕ. Я почти уверен, что она к вам придет, если уже не пришла. Уверяю вас, я чуть было не стал хорошим человеком. В вашего Бога я не верю, но клянусь вам, что у меня была вера в Лену! Помните, вы сказали мне в последний раз, что любовь надо ценить? Я вам ответил: в любовь надо играть. Вы возразили, что любовь — это хрупкое таинство, чудо, воля Божья. Я знал, что в этом-то и будет вся проблема, что в один прекрасный день я перейду от охоты за лучшей моделью к исканию высшего Существа. Бога, который вник бы в мои терзания. Бога одержимых, эпикурейцев, депрессивных жуиров и подлых трусов. Нового Бога, не сводимого ни к деньгами, ни к сексу, Бога, которого надо найти и создать, — вот такого Бога я уже заждался. Я знал, что ответ кроется где-то тут, в самой большой стране мира. Став заядлым насильником, я полагал, что ищу самую великую звезду красоты, а выясняется, что мне нужен был Мессия. Платон говорит в «Федре», что стремление к прекрасному угодно Богу любви. Вот что я пришел вам сообщить, отец: Лена Дойчева, может, и не Пресвятая Дева, но она Христос! Иисус — это чеченская женщина! Что значит «убирайтесь вон отсюда»? Я пришел к вам совершить акт покаяния, и вы вот так меня поощряете? Ладно, если вы настаиваете, давайте пожалуем Лене хоть Непорочное Зачатие — невинная инфанта не несет в себе первородного греха! OK, ОК, я знаю, что вам, православным, стоит поперек горла это изобретение католиков 1854 года,[80]da, я ухожу. Ай! Отпустите мою руку, больно! Я сам знаю, где выход, mushchina. Я еще вернусь в ваш приход, как говорит Терминатор. I'll be back![81]Аллилуйя, ваше превосходительство! Мне всего-то надо перейти Волхонку и склонить голову в Пушкинском музее, где ренуаровские девушки будут ко мне более благожелательны. И верните мне мою баночку фуа-гра!

И плевать, что я бормочу самую важную фразу этой исповеди.

Плевать, что вы никогда ее не услышите:

Я любил, и меня любили, но это никогда не совпадало по времени.

Отрывки из блога Лены Дойчевой

(подшито к делу о храме Христа Спасителя)

Воскресенье. Одно желание: слинять из этой страны. Моя жизнь скучна, как вечное воскресенье. Я не кончаю с собой только потому, что порой уже чувствую себя покойницей. Я слишком часто видела, как маму лупят поддатые мудилы, — как после этого выжить! Когда они уходили, мама хлестала меня по щекам, чтобы я прекратила орать. Потом мы рыдали, прижавшись друг к другу, я говорила «спаси», а она — «прости» и гладила меня по головке, пока я наконец не засыпала, утонув в ее виноватых слезах. За окном всегда шел снег. Я почти не преувеличиваю, приезжайте, сами увидите.

Понедельник. У нас дома было одно запретное слово: папа. Я родилась сразу после распада СССР. Как-то странно, что я не застала ничего того, о чем мне рассказывала мама: коммунальную квартиру, в которой жили еще две семьи, очередь в душ, общие шкафчики на кухне и так далее… Мне-то кажется, что коллективная жизнь — это здорово, что-то вроде совместной аренды квартиры, как в сериале «Друзья», но, судя по всему, веселого в этом было мало, сплошная принудиловка. Соседей не выбирали, и к тому же надо было думать, что говоришь. Вот почему мама уехала работать официанткой во Францию. Из-за истории с отцом ей в свое время пришлось несладко, хотя она-то тут при чем. А когда она вернулась, ее возненавидели еще больше. Никто не мог понять, зачем она приехала рожать в Ленинград после падения Берлинской стены. Ее отец (мой дед) был арестован за то, что поставил портрет Сталина на землю во время праздника. Мама всегда говорила, что Сталин убил всех самых умных людей в России и остались одни только козлы, пьяницы и бандиты. И тем не менее она не смогла жить в другом месте (а я только об этом и мечтаю). «Страна возрождается из пепла». В моем детстве мама часто повторяла эту фразу. Она потратила несколько лет на то, чтобы выкупить у соседей по коммуналке их комнаты, пока наконец мы не остались одни в изуродованной, растерзанной на кусочки, словно пазл, квартире, куда подняться можно было только по черной лестнице. Не знаю, как раньше, но с тех пор, как тут появилась я, ничего особенного не возродилось. Про пепел не скажу, но пыли было выше крыши, и еще грязный снег и ветер.

Вторник. Отца своего я не знаю. Мама уверяет, что это был сладострастный француз, красивый, умный мужик. И человек хороший, но у него была своя жизнь в Париже, и она решила любить меня без посторонней помощи. Да, я бастард, как там говорят. Ребенок матери-одиночки. Мне хотелось бы расспросить ее поподробнее, но она вечно плачет, прежде чем ответить. Сегодня в одном журнале я прочла высказывание актера Питера Устинова: «Родители — это кости, о которые дети точат зубы». Жалко, не попался мне папа на зубок.

Среда. Утро было солнечное, и я улыбнулась. У меня совсем нет сил. Все, решено: не буду больше себя трогать. А то разовьются вредные привычки. Не хочу в одиночку получать удовольствие. Лучше, чтобы мне кто-то помогал улететь, скорей бы Виталик вернулся.

Четверг. Надела майку «Be tough»,[82]она не достает мне до пупка, а мама против пирсинга. В прошлом году я себе вытатуировала нечто среднее между орлом и драконом на ключице, а она заставила меня все стереть! Бедная птичка просидела у меня на плече всего два дня… Я в дауне — снимать татуировку лазером было еще больнее, чем наносить. Я росла одна и сама себя сделала, как Маугли. Мамы никогда не было дома, весь день она работала в ресторане, уходила рано, возвращалась поздно. Иногда мои приходящие отчимы завтракали вместе со мной, а ужинала я с мамой и ее одиночеством. Чего больше: человеколюбия или эгоизма в решении родить ребенка, который явно будет расти как трава, позабыт-позаброшен? Того и другого поровну. Мама пожертвовала собой, принеся в жертву меня. Не знаю, буду ли я способна на такое. Дать жизнь другому — значит забить на свою. Танька со мной согласна (это моя лучшая школьная подруга). Все, с рабством покончено. Нам нужен успех, и мы сделаем все, чтобы не упустить своего шанса. Детей рожать не будем, это единственный способ остаться teen forever.[83]Я и без того три-четыре раза в неделю занимаюсь бебиситтерством, и, по-моему, рожать ребенка, чтобы потом сбагривать его няньке, — большое свинство. Мне кажется, этот бебик любит меня больше собственной матери. Ясное дело, меня он видит чаще, чем ее. Я его купаю, укладываю, баюкаю, пою ему песенки Авриль Лавинь… Когда я с ним сижу, меня тоска берет — на него тоже всем плевать, что-то мне это напоминает… Я грызу ногти, потому что мне нравится засовывать пальцы в рот, как в детстве.

Пятница. В маминой тумбочке нашла вибратор в форме помады. У меня, по-моему, нервное истощение. Я им развлекалась весь день, устала до ужаса, это какой-то карманный наркотик, задарма и до отвала. Мне на ум приходят всякие гадости о том, что с ним можно придумать, не буду вам о них рассказывать, стыдно. Я открыла для себя оргазм в одиннадцать лет, потерев ляжки друг о друга. Но тут, тут… вот адская машинка… Я вышла на кухню вся красная и потная, чтобы приготовить ужин, — просто пай-девочка с ангельским личиком. Я помолилась перед едой — на всякий случай.