Удивился он, конечно, не на шутку – откуда здесь крокодилы?! – но головы не потерял, прекрасно осознавал, что это ему не мерещится, а значит, нужно принимать меры: с крокодилом, как он знал по книгам, шутки плохи, а их тут четыре штуки, и, похоже, немаленьких, если полезут на берег…

Не раздумывая, достал «ТТ» и влепил меж глаз две пули «левофланговому». Тот отчаянно забился, над водой показалось длинное темное тело – очень похоже на крокодила, только морда какая-то тупорылая. Длилось это недолго, тварь исчезла – то ли пошла на дно мертвая, то ли подраненной ушла на глубину. И остальные трое нырнули.

Валерка дожарил зайца, дождался, когда тот остынет, и как следует подзаправился, все время поглядывая на озеро. Ему, он признался, очень хотелось на всякий случай снять с самолета пулемет, но не представлял, как это делается. Зря беспокоился: за всю ночь «крокодилы» больше не появились, а глаз он так и не сомкнул. Надо полагать, твари оказались не такими уж глупыми, одного урока хватило…

Ну, я ему рассказал кое-что… Командир не зря выразился именно так: «Мы-то с тобой понимаем, что к чему…» Он здесь служил на полгода дольше меня, и он, и я общались с местными, большей частью с охотниками – километрах в паре от расположения, в лесу, было два озера с чертовой уймой уток, и наши, в том числе и я, порой выбирались с ружьишком. Ну, а я вдобавок немало пообщался с местными девушками.

Так вот, практически все, с кем пришлось о дремучих лесах разговаривать, убеждены были, что в местах поотдаленнее испокон веков бок о бок с обычной лесной живностью обитают еще некие «ящеры» наподобие крокодилов. Никто и никогда не пытался их добыть (у здешних охотников было какое-то свое суеверие, наподобие того, что «Сороковой медведь – роковой», по которому охотиться на «ящеров» не следовало). Шло это поверье опять-таки из незапамятных времен: вот не надо, и все, неладно будет. Вот и не охотились, а видели многие, в том числе люди достаточно серьезные, не склонные плести байки (хотя на такое иные охотники горазды не хуже матросов). Поверье, показавшееся мне чуточку странноватым: ведь эти ящеры всегда описывались в совершенно житейских, будничных терминах: обычные звери, похожие на крокодилов, ничего от сказочного Змея Горыныча или других драконов, которые то людьми оборачивались, то красных девиц в свое логово утаскивали. Зверь как зверь, специально гоняться за человеком по лесу не будет, держится у воды. Но рыбачить на дальних озерах следует со всей осмотрительностью – пусть и редко, но пропадали рыбаки. Судя по размерам, ящеру ничего не стоит уволочь человека под воду, напав внезапно. И перед человеком они, очень похоже, не испытывают ни малейшего страха, того, что присущ волкам в обычные, спокойные годы.

Так что и командир был склонен верить, и я – ну, а уж когда увидел их собственными глазами, всякие сомнения отпали. И Валерку после моего рассказа, как это частенько бывает со свежими людьми, разобрало не на шутку. Примерно через месяц он отыскал в городе старичка, учителя на пенсии, краеведа, уговорил поехать к нему вдвоем.

Съездили. Старичок, лет под семьдесят, на чокнутого не походил нисколечко: без всякого возбуждения и запала говорил столь буднично, как и те, с кем мне доводилось на эту тему беседовать раньше. Гладко и спокойно говорил, словно стоял у доски и преподавал ученикам свою географию.

Да, с незапамятных времен люди верят в существование лесных ящеров, к которым относятся, как к обыкновенным, пусть и опасным для человека порой животным – хищным, неглупым, но не более того. Что нашло отражение в иных вышивках и резьбе по дереву – и на Новгородчине тоже. Сам он не охотник, привычки бродить по лесам с ружьем никогда не было, но совсем молодым, еще в конце девятнадцатого века, наслушавшись рассказов о ящерах и особо отметив их «будничность», однажды сговорил местного охотника проводить его к одному из озер, про которые шел разговор, – за пять рублей, по тем временам деньги немалые. И они собственными глазами видели ящера (в точности такого, каких видел я). Молодой был, горячий – вот и написал письмо сначала в губернский департамент народного образования. Без всякого толку. Во время очередной инспекции чиновник из губернии как-то подозрительно к нему приглядывался, задавал скользкие вопросики касательно количества потребляемых спиртных напитков, общего самочувствия… Обошлось без последствий, но сразу стало ясно, что никто не поверил. Написал в Географическое общество, но ответа не получил никакого. Только чуть позже местный пристав, с которым он порой у общего знакомого поигрывал в карты и пропускал рюмочку, сказал как-то раз доверительно, с глазу на глаз:

– Милейший Николай Никанорыч, уймитесь вы, право слово, душевно прошу-с. Все равно никому ничего не докажете. Думаете, я не видел? Ого! Мы с урядником своими глазами видели однажды на охоте, с довольно близкого расстояния, стрелять не стали – ну, вы же прекрасно знаете общее и давнее настроение умов на сей счет. Кто его там знает, говорится же: не буди лиха, пока оно тихо. И докладывать по начальству не стали, еще решат в губернии, чего доброго, что мы умом повредились, то ли от водки, то ли просто так, возьмут, да и попрут с места, а у нас жены-дети, и не умеем мы оба ничего, кроме полицейской службы…

Учитель внял – он точно был не из породы горячих правдоискателей. Да и жена, как это с женами частенько бывает, уговаривала не высовываться. Мол, что тебе, больше всех надо? У нас ребенок, его растить нужно, у тебя хорошее место, следующий классный чин обещают, ты сам говорил…

И он надолго унялся. Уже потом, при Советской власти, когда отшумела Гражданская, в середине двадцатых не удержался, написал-таки письмо в Академию наук, но ответа, как в свое время с Географическим обществом, не дождался. И больше уже никуда не писал. Прав был покойный пристав: неместным ничего не докажешь.

Теоретически рассуждая, говорил он, нет причин, которые мешали бы ящерам обитать себе в глухомани и помаленьку плодиться. Конечно, в изолированном озере они долго не проживут – слопавши всю рыбу и прочую озерную живность, передохнут с голоду. Но вот там, где на многие километры тянутся те водяные лабиринты, где изрядное число озер соединены водными потоками, пропитания им хватит. Зима? Они наверняка впадают в спячку наподобие лягушек и жаб – ведь и те, и другие преспокойно зимуют, впав в оцепенение. А чем наш ящер в пару метров длиной в этом отношении отличается от лягушки или жабы? Коли уж о них идут разговоры с незапамятных времен, как-то выживают…

От него мы и услышали впервые об одной псковской летописи времен Ивана Грозного… ага, знаете? Ну да, вышли из реки «лютые звери крокодилы», немало народу загрызли и покусали, но потом псковичи собрались с силами и истребили всех, кто уплыть не успел. Может, им по какой-то причине не хватило обычного пропитания, чересчур размножились, вот и появились на людях, единственный раз за всю историю угодив в летописи. Вот только, насколько ему известно, это место в летописи считают сказкой… Ох, прав был пристав: ничего никому не докажешь. Вот вы, товарищи командиры, рискнете упоминать о них в рапорте начальству? Нет? А ведь оба своими глазами видели, знаете, что вам не почудилось. Так-то…

Вот такой случился разговор, малость грустноватый. Больше я ящеров не видел, не выпадало случая. Ну, а потом – война, нас с Валеркой разбросало, представления не имею, дожил он до Победы или везение ему однажды изменило. Сам я с июня сорок первого в тех местах больше не бывал. После войны так и служил в военной авиации, пересел на реактивные. Попал под идиотские хрущевские сокращения, но, в отличие от многих, мне и тут повезло, устроился пилотом в гражданскую авиацию, где до пенсии и проработал. И никогда никому не пробовал ничего доказать – честно говоря, я, как и учитель Николай Никанорыч, не из горячих правдоискателей, тем более что моей профессии это нисколечко не касалось. Ну, почитывал иногда кое-что. Время от времени поднимали в печати эту тему, поминали и псковскую летопись, но что-то это не произвело особенного впечатления на товарищей ученых, они на своей позиции стоят прочно и не верят.