Понимала ли я в этот момент, что смертельное заклятие было направлено на меня? Да, отчетливо. Стоял ли у меня перед глазами образ того, как магическая стрела пронзает мое тело, и моя кровь безжалостно и убийственно холодно расползается по блузке, предупреждая о скорой смерти? Разумеется! Понимала ли, зачем спасала того, кто планировал убить меня? Отнюдь.

Я не осознала это даже в тот миг, когда увидела в комнате Лиама заплаканную Меринду. Не поняла, когда на большой стеклянной доске крупным мужским почерком было выведено три надписи, обозначающие первоочередные задачи:

"1. Убрать ведьму

2. Найти способ противостояния команде принца

3. Вывести формулу боя со всеми командами Турнира."

Я молча перенесла Эрика с метлы на огромную двуспальную кровать Лиама, так же молча посмотрела на Миранду и в полной же тишине покинула спальню целителя.

Иногда так бывает. Ты точно знаешь, что сделала все абсолютно правильно. Прекрасно понимаешь, что поступить по-иному банально не смогла бы. А внутри черной противной змеей шипит что-то гадкое, шипит настойчиво и нагло, требуя… Требуя подлостью отвечать на подлость. Жестокостью отвечать на жестокость.

И я вдруг со всей ясностью осознала, что ведьма, та настоящая ведьма, которую старательно взращивали Верховные и все преподавательницы, о которой ходили жуткие слухи, она поступила бы именно так. Оставила бы Эрика умирать. Более того пошла бы к ректору и, используя его особое к ней отношение, потребовала бы казни Кеннета. Затем, вероятнее всего, она отомстила бы Лиаму. А после — потребовала бы скорой свадьбы от герцога Аринского. Та, настоящая ведьма, послушала бы Ядвигу и убрала того, кто откровенно мешал ведьмам. Сначала соблазнила бы, вышла замуж, родила дочь, а потом убила бы. Чтоб не надоедал своей заботой и не вставлял палки в колеса Совету.

Это бы, несомненно, могло привести ведьм к величию. Ядвига знала, о чем говорила. Она бы помогла продумать все до мелочей. И настоящая ведьма отбросила бы все принципы, ради великой цели.

Вот только я такой ведьмой не была. И осознание моей неправильности больно навалилось непосильной ношей. Я спускалась по лестнице, с трудом переставляя ноги. Потом шла по улице, не обращая внимание на удивленные взгляды окружающих. Шла. Шаг за шагом, прилагая титанические усилия, чтобы не сдохнуть. Потому что в один миг я сама уничтожила все, о чем могла мечтать. Вернее, я сделала это ни один раз. Я снова и снова заносила топор над собственной головой, будто проверяя, когда руки ослабнут, и смертельно тяжелое оружие обрушится на меня, разрубая тонкую шею, отсекая туловище от дурной головы.

Верховной мне не стать теперь никогда — это раз. Вероятнее всего я не смогу найти лекарство от страсти ректора, а значит меня заберут в любовницы, а Ведану с Марой ждет казнь — это два. У нас недостаточно денег для того, чтобы хотя бы попытаться сбежать — это три.

Когда дошли до комнаты, с удивлением обнаружила, что плачу. Дверь открыла спокойно, в спальню вошла бесшумно.

— Сядь в кресло и жди Мару. Она поможет забыть, что сделал Лиам.

Запуганная Меринда послушно опустилась в кресло. Я села за ученический стол и вгляделась в оставленные мной же листки. Расчеты, расчеты, расчеты… Глядя на формулы и цифры я отчаянно пыталась понять, что это. Все это время я хвасталась за надежду, что сумею все исправить, не замечая очевидного: ситуация требует принятия, а не исправления.

Сколько я так просидела, тупо вглядываясь в исписанные листки — не знаю. Было все равно, чем занимается Миранда. Еще меньше меня волновало, что будет дальше. Мысли были где-то не здесь, будто сорвались на бег и заметались среди абсолютно не важных и непонятных вещей.

То, что кто-то пришел, я поняла только потому, что услышала, как закрылась дверь.

— Ты в порядке? — Спросил ректор, стоящий позади меня.

Отвечать не хотелось. Хотелось плакать. И вот если бы здесь не было герцога и Меринды, я с удовольствием исполнила бы собственное желание. Но, увы, оставлять одну меня никто не собирался.

— Эрик выжил. — Блеснул ректор осведомленностью. — Очень просил тебя привести.

Я безразлично пожала плечами. Выжил? Замечательно. Кеннет не будет изводить себя чувством вины до конца дней. А Лиам может гордиться, что вылечил практически труп. Я же видела, как призрачная дымка души боевика рвалась из тела. И только стазис остановил ее.

— Не вини себя, Стана. — Тепло произнес ректор. — Мне рассказали о том, как все произошло. Ты сделала невероятное, да. Но только для защиты.

— Вина? Герцог, поверьте, это последнее чувство, которое могла бы испытать ведьма. Хотя нет, не совсем последнее. Сразу за виной идут стыд, жалость и любовь.

Я говорила, не выплескивая каких-либо эмоций. Просто констатировала факт. Да, ведьмы не признавали наличие любви. Потому что знали, как получить то, что остальные называют любовью, искусственным путем. Более того, чтобы стать Верховной ведьма должна была разбить пять сердец. Хладнокровно. Без жалости. Без чувства вины. Сначала одарить мужчину своей нежностью, заставить отдать всю душу, всего себя, а потом — уйти, сильно ударив по самому больному. Считается, что на такое способна только та ведьма, которая достигла совершенства в контроле над собственной душой, разумом, телом и магией. И, разумеется, только она достойна занять место Верховной.

— Не лги. — То ли приказал, то ли попросил Аринский. — Ты не способна убить. Ты не убийца, Стана.

Я закрыла глаза. Потому что как раз это была самая настоящая ложь.

— Вы знаете, что случилось с моим вторым опекуном, лорд ректор? Официальная версия сердечный приступ. Неофициальная в принципе тоже. Только вот сердце его остановилось без естественных причин. Лорд был еще не старым, здоровым человеком. Он тщательно следил за собственным здоровьем. И тут вдруг — сердечный приступ. Неожиданно, да? Вы знаете, что мой прежний опекун — ведьма, которую Совет объявил Преступившей? Она действительно знала и умела то, о чем остальные не догадывались. И учила меня. Многому научила. В том числе и тому, как можно остановить сердце человека. Вот оно бьется. Негромко. Ритмично. Размеренно. А вот мой кулак сжимается — и оно останавливается. Без причины. Просто потому, что мне так захотелось. Я убила его. И сказала об этом Верховной Ядвиге, когда та приехала от Совета в качестве эксперта. Только ей. Только однажды. Она тогда улыбнулась и сказала, что сожаления и вина — удел слабых. А мой путь — дорога сильных. И после осмотра тела Ядвига сказала, что нет никаких следов моей магии. Я не знаю, соврала она, чтобы меня прикрыть, или следов и впрямь не осталось. Не знаю. Но сын лорда, которого теперь сделали моим опекуном, не поверил. Я приехала в его дом лишь однажды — летом на каникулы, как то предписывает закон. Он проводил со мной много времени, мы читали вместе. А потом лорд попросил моей руки. Мне было семнадцать. Я отказала. Я видела, как смотрел на меня этот парень. Я понимала, что делаю то, что необходимо, чтобы стать Верховной. На утро его нашли в кабинете. Висящем на петле под потолком. На столе — записка. Короткая, но емкая. "Она убила моего отца своей чудовищной силой. Она убила меня своим чудовищным равнодушием". Чудовище. Отличное определение для той, что не испытала никаких чувств, глядя на труп второго убитого ею.