его сердце и в котором он больше «не хочет пребывать». Короче говоря, ясно было, что все это происходило в очень чувствительной и очень чистой душе, безумно одинокой, истерзанной жаждой любви и плененной таинственным «ангелом», заговорить с которым мешала застенчивость. И вот теперь он услышал через стену ее весьма земной голос. Он оторвал от занавески веревку и совершил непоправимое.

Я прочел все его листочки, подписал свидетельство и, перед тем как выйти, на минуту замер, прислушиваясь. Но за стеной все было тихо. Без сомнения, любовные игры кончились и сменились здоровым сном. Человеческая природа имеет все же свои пределы. Я спрятал вечное перо, взял свой докторский саквояж и стал спускаться по лестнице, сопровождаемый полицейским и домохозяйкой. Она еще не вполне проснулась и была в дурном расположении духа. И тогда у меня появилось — ну, как вам сказать? любопытство, что ли… Разумеется, я нашел себе тысячу оправданий, приличных и основательных… В конце концов, эта юная дама и ее сладострастник были отделены лишь стеной, и, как мы знаем, довольно тонкой, от комнаты, где произошла драма, и после всего, что произошло, может быть, у них было, что нам сказать — может быть, какие-нибудь новые подробности… Хотя, не стану от вас скрывать, главным образом влекло меня все же любопытство — нездоровое или циничное, как вам угодно, — мне захотелось взглянуть на это «ангельское создание», чьи стоны и вскрики имели столь трагические последствия. Короче, я постучал в дверь. Никакого ответа. Без сомнения, подумал я, он все еще в ее объятиях. Я очень живо представил себе обезумевшую от страсти парочку под одеялом. Я пожал плечами и стал спускаться, но хозяйка, постучав два или три раза и покричав «Мисс Джонс! Мисс Джонс!» — взяла свою связку ключей и сама открыла. Я услышал ее громкий крик, она выскочила из комнаты с искаженным лицом. Я вошел и отдернул портьеру. Посмотрев на кровать, я понял, что юный студент жестоко ошибся относительно природы рыданий, стонов и скрипов, которые доносились до него через стену и которые толкнули его на отчаянный шаг. Я увидел на подушке голову со светлыми волосами и лицо, чудесную красоту которого не смогли уничтожить ни тяжкие страдания, ни очевидные следы отравления мышьяком. Малышка умерла несколько часов назад, агония была, судя по всему, долгой и бурной.

На столе лежало письмо, которое не оставляло никаких сомнений по поводу мотивов самоубийства. Разумеется, это был случай острого одиночества и разочарования в жизни…

Доктор Рэй замолчал и дружески взглянул на меня.

Пораженный вопиющей несправедливостью судьбы, я как будто окаменел в своем кресле, и бессвязный ропот замер у меня на устах.

— Да… Стена… — задумчиво пробормотал доктор, — я думаю, это стоит внимания. Да и название готово: «Стена»… Вполне подойдет для вашей рождественской сказочки… Потому что приближается Рождество, а это для людского сердца пора чудес и тайны.

На Килиманджаро все в порядке

По дороге в Экс, в десяти километрах от Марселя, есть небольшая деревня Тушаг. Посреди ее главной площади высится бронзовый монумент. Он изображает мужчину в позе завоевателя — голова гордо откинута назад, одна нога выставлена вперед, левая рука упирается в бедро, правая — покоится на посохе. С первого же взгляда угадываешь в нем человека, только что покорившего пустыню, дотоле недоступную, и готового помериться силами с горной вершиной, на которую никто еще не поднимался. На табличке надпись: «Альберу Мезигу, славному первооткрывателю, покорителю неисследованных земель (1860-18…), его тушагские сограждане».

Музея в деревне нет, но в мэрии есть зал, отведенный специально под реликвии, принадлежавшие путешественнику. Там хранится, в частности, более тысячи открыток, присланных Альбером Мезигом своим согражданам со всех концов земли. На вид это весьма обыкновенные открытки, отпечатанные в середине века марсельской фирмой «Братья Салим» и изображающие различные «чудеса света»; к таким открыткам бывший ученик парикмахера из Тушага питал, по-видимому, особую привязанность и запас их брал с собой во все свои путешествия.

Но если открытки, лишенные к тому же марок, содранных коллекционерами, ничем не примечательны, то сами послания, пестрящие экзотическими именами, нацарапанные наспех при самых удивительных обстоятельствах, захватывающе интересны: «Сезару Бируэтту, сыры, вина, площадь Пти-Постийон, с приветом. На Килиманджаро все в порядке. Здесь все покрыто вечными снегами. Наилучшие пожелания. Альбер Мезиг».

Или: «Жозефу Тантиньолю, домовладельцу, особняк Тантиньоль, проезд Тантиньоль. 80 градусов северной широты. Мы попали в ужасный шквал. Суждено ли нам спастись или нам уготована участь Ларусса и его отважных спутников? Соблаговолите принять уверения в моем совершеннейшем почтении. Альбер Мезиг».

Есть даже открытка, адресованная смертельному врагу путешественника, коварному сопернику, который оспаривал у него сердце одной из тушагских девиц, Мариусу Пишардону, парикмахеру, улица Оливье: «Привет из Конго. Здесь все кишит боа-констрикторами, и я думаю о тебе». Справедливости ради следует заметить, что именно парикмахер Пишардон был тем человеком, которому удалось убедить членов Тушагского муниципалитета воздвигнуть статую своему знаменитому соотечественнику. Это доказывает лишний раз, что истинное величие завоевывает в конце концов даже самые заурядные души.

Но большая часть открыток адресована «мадемуазель Аделине Писсон, бакалейные товары Писсон, проезд Мимоз». Для туристов, которые интересуются любовными историями, особенно если они слегка приправлены грустью, чтение этих открыток — поистине царский пир. «Аделина, я начертал твое имя на троне далай-ламы (это что-то вроде живого бога у жителей Тибета, исповедующих буддизм). Почтительный привет твоей дорогой маме. Я надеюсь, что ревматизм мучит ее меньше. Твой Альбер».

Другая открытка, датированная двумя годами позже: «Нежные поцелуи с озера Чад (большое, постепенно пересыхающее озеро в центре Черной Африки. Крокодилы. Негритянки с корзинами. Охота на слонов, на антилоп, на кабанов. Основные сельскохозяйственные культуры отсутствуют). Туземцы весьма рекомендуют против ревматизма маниоковое масло. Скажи это своей дорогой маме». Никогда, ни при каких, даже самых драматических, обстоятельствах не забывает он о ревматизме дорогой мамы.

«Мы заблудились в Аравийской пустыне. Я пишу твое имя на песке. Мне нравится пустыня: здесь столько места, чтобы писать твое имя. Мы испытываем ужасную жажду, но настроение бодрое: спасение всегда приходит в последний момент, таково мнение всех путешественников. Я надеюсь, что твоя дорогая мама не слишком страдает от сырости».

Еще одна открытка: «Джунгли Амазонки полны жужжания комаров. Я назвал твоим именем реку и бабочку. Пишардон, без сомнения, старается переманить к себе моих клиентов».

И еще: «В открытом море. Аделина, ты обещала стать моей на всю жизнь, когда я буду знаменит. С высоты бушующих валов говорю тебе: скоро!»

Впрочем, все эти открытки давно