Далее Захар Борисов рассказал, что во время питья пива Егоров вынул «цигарку», размельчил ее и незаметно высыпал табак в стакан Ивана. Иван, ничего не заметив, выпил ядовитую смесь пива с табаком. В этом веселом заведении Иван показывал новенький паспорт и хвастался собутыльникам купленными рубахой и шароварами. «У меня, слышь, деньги есть», — говорил совсем очумевший от «смеси» горемычный Иван.

— Из заведения мы вышли, — рассказывал дальше Захар Борисов, — около трех часов ночи. Мороз дюже лютый стоял. Ночь была темная. Ивана совсем развезло, он еле ноги передвигал, так что мы его поддерживали. Пройдя разными переулками, вышли на Семеновский плац. Глухо там, даже страшно. Ни одного прохожего, только ветер гудит. Жуть меня взяла, и я говорю Егорову: «Нешто нам по плацу идти?» — «Иди, — говорит Ефрем, — куда ведут». Пришли на плац. Как только дошли мы до середины его, смотрю, Ефрем вытаскивает из кармана бечевку. Выхватил ее, быстро, ловко сделал петлю да как накинет ее на шею Ивану! Покачнулся Иван, руками-то все время за веревку хватается, а сам хрипит, таково-то страшно хрипит. Обалдел я со страху, вижу — душит Ефрем Ивана. «Руки его держи, черт! — закричал на меня Ефрем. — Не пускай, чтобы он петлю оттягивал, дьявол!»

Бросился я тут бежать, такой страх на меня напал, чувствую, вот-вот сердце из груди выпрыгнет. Господи, думаю, что он с ним делает? Убивает! Бегу, бегу, да вдруг взял и оглянулся. Смотрю, а Ефрем-то Ивана оставил, за мной гонится. Шибко он меня догонял… Догнал, ударил меня, повалил, выхватил из кармана нож, приставил мне к горлу, а сам аж трясется весь от злости. «Ты что же, — говорит, — бежать от меня задумал?! Стой, шалишь! Вот те сказ! Ты мне помоги его прикончить, или я, — говорит, — убью тебя… Как барана, зарежу!» Что ж мне делать-то было? Побежали мы к Ивану, а он, глядим, встал и шагов двадцать, должно, уже сделал. Накинулся тут Ефрем на Ивана, как зверь, подмял его под себя и опять петлей душить стал. А я руки Ивана держал, чтоб он их к шее своей не тянул. Извиваться начал Иван, ногами все снег роет, руки изгибает, хрипит, посинел весь, глаза вылезать стали… Скоро затих, бедняга, вытянулся. Готов, значит.

Когда Захар Борисов это рассказывал, мы, привыкшие уже к разным исповедям, не могли подавить в себе чувства леденящего ужаса.

Далее, по словам Захара Борисова, дело происходило так. Они оба сняли с убитого поддевку, вытащили паспорт и кошелек, причем все эти вещи взял Егоров, надев на свою голову и шапку удушенного. Отсюда они пошли в Знаменский трактир, где пили чай, а потом улеглись спать на стульях. Когда Борисов в шесть утра проснулся, Егорова уже не было.

Теперь явные и неоспоримые улики были налицо. Сыскная полиция принялась за Егорова, стараясь добиться признания в совершении им двух убийств. Но, несмотря на все эти улики, несмотря даже на то, что на нем оказалась рубашка убитого Ивана, преступник упорно молчал.

* * *

Во время предварительного следствия было обнаружено еще одно преступление, совершенное этим закоренелым злодеем. Оказалось, что Егоров вместе с каким-то Алешкой ограбили на Семеновском же плацу часовщика. Разысканный «Алешка», оказавшийся крестьянином Алексеем Калининым, рассказал следующее.

Как-то встретился он с Егоровым в «веселом доме», разговорился с ним, поведав ему о своем безвыходном положении. Великодушный Егоров предложил ему идти вместе «торговать», что на воровском жаргоне означает «воровать». В двенадцать часов ночи они встретили в Щербаковском переулке неизвестного человека, прилично одетого, пригласили его «разделить компанию» и завели на Семеновский плац. Здесь Егоров бросился на жертву со своей знаменитой «мертвой петлей», быстрым движением накинул ее на шею часовщика. Однако на этот раз Егоров свеликодушничал, предложив растерявшемуся, до смерти перепуганному человеку:

— Кошелек или жизнь?

Тот беспрекословно отдал душителю пальто. Егоров, затянув бечевку на шее часовщика, оставил его на плацу. За «содействие» Егоров дал Калинину два рубля. Ограбленный, хоть он и не заявлял о происшествии, был, однако, разыскан сыскной полицией и на очной ставке признал в Егорове душителя.

* * *

Когда в день суда Егорова ввели в окружной суд, разыгралась следующая возмутительная сцена. Увидев арестанта, истово молившегося Богу, Егоров цинично расхохотался.

— Дурак! Лоб-то хоть пожалей, кому и чему ты кланяешься? Твой Бог не придет к тебе на выручку, не спасет тебя!

Егоров был осужден. Так закончилось это дело с «мертвой петлей», дело человека-сатаны.

Эти события происходили еще в начале моей деятельности в качестве первого начальника управления сыскной полиции, учрежденного в 1866 году при Санкт-Петербургском обер-полицеймейстере.

25 апреля 1871 года, часу в девятом утра, в управление сыскной полиции поступили сведения о том, что австрийский военный агент, князь Людвиг фон Аренсберг, найден камердинером мертвым в своей постели.

* * *

Людвиг фон Аренсберг жил на Миллионной улице в доме, принадлежавшем ранее князю Голицину, близ Зимнего дворца. Князь занимал весь первый этаж дома, выходившего окнами на улицу. Квартира имела два хода, парадный, с подъездом на Миллионную, и черный. Парадные комнаты сообщались с людскими довольно длинным коридором, оканчивавшимся небольшими сенями. Верхний этаж дома занят не был.

У князя было шесть человек прислуги: камердинер, повар, кухонный мужик, берейтор и два кучера. Из них лишь кухонный мужик находился безотлучно при квартире, ночуя в людской. Камердинер и повар на ночь уходили к своим семьям, жившим отдельно, берейтор тоже постоянно куда-то отлучался, два кучера же жили во дворе в отдельном помещении.

Князь был человек холостой. Ему было лет шестьдесят, но выглядел значительно моложе. Дома он бывал мало. Днем разъезжал по делам и с визитами, обедал обыкновенно у своих многочисленных знакомых и заезжал домой только около восьми часов вечера.

Отдохнув час или два, он отправлялся в Яхт-клуб, где и проводил свои вечера. Домой возвращался лишь с рассветом.

Швейцара при парадной входной двери князь держать не хотел и настоял, чтобы домовладелец отказал прежнему швейцару. Ключ от парадной двери он держал при себе. Когда князь бывал дома, парадная дверь днем оставалась открытой.

* * *

Получив известие о смерти князя фон Аренсберга, я, не теряя ни минуты, направил к квартире князя нескольких своих агентов, а затем направился туда и сам. Вскоре на место преступления прибыл прокурор окружного суда, а вслед за ним — масса высокопоставленных лиц, в том числе Его Императорское Высочество принц Петр Георгиевич Ольденбургский, герцог Мекленбург-Стрелицкий, министр юстиции граф Палент, шеф жандармов граф П. А. Шувалов, тогдашний австрийский посол при императорском дворе граф Хотек, градоначальник Санкт-Петербурга генерал-адъютант Трепов и многие другие…

Дело всполошило весь Петербург. Государь повелел ежечасно докладывать ему о результатах следствия. Надо сознаться, что при таких обстоятельствах, в присутствии такого числа высоких лиц было очень трудно работать и соображать. Мне казалось даже, что в тот период на карту была поставлена не только моя карьера, но и само существование сыскной полиции. «Отыщи или погибни!» — эту мысль я читал в глазах всех присутствующих. Надо было действовать немедленно.