Слева девочка вновь увидела жену бургомистра — та стояла возле большого письменного стола, по-прежнему держа у живота башенку из книг. Стояла в восторженном наклоне. Улыбка словно обездвижила ее губы.

— Вы хотите, чтобы я?..

Лизель не закончила вопрос, а просто сделала то, о чем собиралась спросить, — подошла и осторожно приняла книги из рук женщины. И заполнила ими свободное место на полке у приоткрытого окна. Снаружи затекал холодный воздух.

Секунду Лизель соображала, не закрыть ли окно, но в итоге передумала. Это не ее дом, и сейчас ни к чему лезть не в свое дело. Вместо этого Лизель обернулась к женщине, стоявшей позади, чья улыбка походила теперь на синяк, а руки тонко висели по бокам. Будто у девочки.

Что теперь?

В комнату прокралась неловкость, и Лизель бросила прощальный мимолетный взгляд на книжные стены. Слова толклись у нее на языке, но выскочили второпях.

— Мне пора идти.

Уйти получилось лишь с третьей попытки.

Лизель несколько минут ждала в прихожей, но жена бургомистра не появлялась, и, вернувшись на порог комнаты, Лизель увидела, что женщина сидит за столом и пустым взглядом смотрит на какую-то книгу. Девочка решила не тревожить ее. Белье ждало в коридоре.

На этот раз Лизель стороной обошла больную половицу, всю длину коридора прошагала, держась левой стены. Она закрыла за собой дверь, медь брякнула ей в ухо, и, держа рядом мешок с бельем, Лизель погладила древесную плоть.

— Счастливо оставаться, — сказала она.

Поначалу она шла домой оглоушенная.

Нереальность комнаты, полной книг, и оцепенелой, надломленной женщины брели рядом. Будто в игре, Лизель видела их на домах. Вероятно, это было как у Папы, когда у него случилось озарение с «Майн кампф». Куда бы Лизель ни посмотрела — всюду видела жену бургомистра с книгами, сложенными на руках. За углом ей слышался шорох собственных рук, тревожащих книжные корешки на полках. Она видела открытое окно, люстру славного света — и видела себя, уходящую без единого слова благодарности.

Скоро ее умиротворение перешло в досаду и в отвращение. Лизель стала корить себя.

— Ты даже ничего не сказала! — Не в такт торопливым шагам Лизель резко затрясла головой. — Ни до свидания. Ни спасибо. И ни про то, что красивее ничего я в жизни не видела. Ни слова! — Конечно, она книжная воришка, но это не значит, что нужно полностью забыть о вежливости. Это не значит, что не надо быть воспитанной.

Добрых несколько минут Лизель шла, борясь с нерешительностью.

На Мюнхен-штрассе борьба закончилась.

Едва завидев вывеску «STEINER — SCHNEIDERMEISTER», Лизель развернулась и побежала назад.

На сей раз колебаний не было.

Она постучала, кинув сквозь дерево двери медное эхо.

Scheisse!

Не жена бургомистра стояла перед ней, а сам бургомистр. В спешке Лизель не обратила внимания, что напротив дома на улице стоит машина.

Усатый, в черном костюме бургомистр заговорил:

— Чем могу служить?

Лизель ничего не могла ответить. Пока не могла. Она согнулась пополам, задыхаясь, но, к счастью, когда хоть немного отдышалась, появилась женщина. Ильза Герман стояла позади мужа и чуть в стороне.

— Я забыла, — сказала девочка. Подняв мешок с бельем, она обратилась к жене бургомистра. Забыв о натужном дыхании, Лизель втискивала слова сквозь брешь в дверном проеме — между косяком и бургомистром — женщине. Дыхание требовало таких усилий, что слова вылетали малыми порциями. — Я забыла… В смысле, я просто… хотела, — говорила она, — сказать… спасибо.

И снова на лице жены бургомистра возник синяк. Шагнув вперед и встав рядом с мужем, она едва заметно кивнула, подождала и затворила дверь.

Еще с минуту Лизель уйти не могла.

Стояла, улыбалась ступенькам.

Пора сменить декорации.

До сих пор нам обоим все давалось слишком легко, друг мой, вам не кажется? Как насчет того, чтобы на минуту-другую забыть о Молькинге?

Это будет нам полезно.

Кроме того, это важно для рассказа.

Мы немного проедемся — до потайного чулана — и увидим, что увидим.

* * * ЭКСКУРСИЯ ПО СТРАДАНИЯМ * * *

Слева от вас, а может, справа, может, прямо впереди вы видите тесную темную комнату.

В ней сидит еврей.

Он — мразь.

Он умирает с голоду.

Он боится.

Пожалуйста, постарайтесь не отводить глаз.

В нескольких сотнях километров к северо-западу, в Штутгарте, вдали от книжных воришек, жен бургомистров и Химмель-штрассе, в темноте сидел человек. Это лучшее место, как они решили. Еврея труднее найти в темноте.

Он сидел на своем чемодане и ждал. Сколько дней он уже здесь сидит?

Он не ел ничего, кроме скверного запаха из своего голодного рта, уже, казалось, несколько недель, и до сих пор — тишина. Время от времени мимо брели голоса, и ему, бывало, почти хотелось, чтобы они постучали в дверь, распахнули ее, выволокли его наружу, на невыносимый свет. Сейчас он мог только сидеть на своем чемоданном диване, подбородок в ладонях, локтями прожигая ляжки.

Был сон, голодный сон, досада полупробуждения и наказание полом.

Забудь о зудящих ступнях.

Не чеши подошвы.

И не шевелись слишком много.

Пусть все будет, как есть, любой ценой. Наверное, уже скоро в дорогу. Свет как дуло. Как взрывчатка для глаз. Наверное, уже пора. Уже пора, просыпайся. Проснись, черт побери! Проснись.

Дверь открылась и захлопнулась, и над ним присела чья-то фигура. Ладонь пошлепала по холодным волнам его одежды, отозвавшись в чумазых глубинных течениях. На конце руки раздался голос.

— Макс, — шепотом, — Макс, проснись.

Глаза он открыл совсем не так, как того обычно требует шок. Они не распахнулись, не зажмурились, не заметались. Такое бывает, если пробуждаешься от страшного сна, а не в него. Нет, его глаза вяло разлепились из тьмы в сумрак. А среагировало его тело, дернувшись вверх и выбросив руку, схватившую воздух.

Теперь голос стал успокаивать.

— Прости, что так долго. Скорее всего, меня проверяли. И мужик с удостоверением личности затянул дольше, чем я думал, зато… — Повисла пауза. — Оно теперь у тебя есть. Не самого лучшего качества, но, будем надеяться, поможет тебе дотуда добраться, если придется. — Силуэт наклонился и махнул рукой на чемодан. В другой руке он держал что-то тяжелое и плоское. — Давай, вставай.

Макс покорился, встал и почесался. Он чувствовал, как натянулись его кости.