— Значит, вы законопослушный гражданин? — спросил я.

Он долго думал, прежде чем ответить.

— И честный налогоплательщик. — Он выпустил дым к потолку. — Знаете, в конечном счете, все мы евреи.

Он пустил несколько колечек дыма, которые, дрожа, поплыли по комнате, и я подумал, что он специально тренировался.

— Как звали вашего старого министра иностранных дел? Он сказал: «Все мы сербы». И он был совершенно прав. Все мы сербы, все мы евреи. Ха-ха! У нас у всех больная совесть!

— А что, у сутенера есть совесть? — сказал я без всякой надежды изменить ход беседы.

— Кстати говоря, знаете, какая разница между маслом и маргарином? — спросил он. — Масло делают из коровьего молока, а маргарин из животного жира. Поэтому все считают, что настоящее масло — это благородно, это придает ему вкус и статус. Несколько лет назад в Германии один мужчина убил жену, потому что она кормила его маргарином. Никогда не покупала масло, представляете? На суде он сказал, что у них не было денег, чтобы купить масло, а что же это за жизнь без масла? Поэтому он убил ее. Вот такие дела. Убийство из милосердия. Он прекратил ее страдания.

— Так как насчет совести? — повторил я.

— Гитлер был вегетарианцем. Его очень интересовали эксперименты одного ученого еврея, который пытался создать альтернативный маргарин. Это правда. Эксперименты проводились в Рурской области. В качестве первичного сырья использовали уголь. Из угля делали не только маргарин, но и мыло. При других условиях он был бы послан в концентрационный лагерь, но он получал от нацистов деньги и сумел-таки изготовить хороший маргарин из угля. И Гитлер, и Геринг были вне себя от восторга и решили, что производитель маргарина и его семья должны считаться почетными арийцами. Да-да, он получил даже два высших военных ордена за свой вклад в экономическое процветание рейха. Его фирма существует по сей день — «Имхаузен», вы наверняка слышали о ней. Они еще были замешаны в скандале о поставке химикатов в Ливию, во время эмбарго в начале восьмидесятых, помните?.. Кроме всего прочего, — сказал Малтек, не дожидаясь ответа, — для работающих в моей сфере очень важно вести себя прилично, быть на хорошем счету. Вы понимаете, что я имею в виду. Надо быть готовым, что тебя станут проверять с ног до головы. Надо иметь документы и все, что положено, в безупречном порядке, чтобы не попасть в западню. Я тружусь уже несколько лет и могу сказать, что ни у кого ни разу не было претензий к моей бухгалтерии. Никогда!

Он постучал по столешнице.

— Какой-нибудь губернатор может спокойно заниматься своими делами, и никому в голову не придет дикая мысль проверять его. Понимаете? Я должен ходить по струнке, рассчитывать каждое движение, семь раз отмерять, перед тем как решиться на законный шаг. Это ведь несправедливо, правда? Но именно так обстоят дела в мире. Именно так.

Он тяжело вздохнул.

— Закон, как наша погода, — сказал он и хихикнул. — Всем кажется, что он мог бы быть и помягче, да только это от нас не зависит.

Меня раздражало его веселое настроение, но потом до меня дошло, что так действует на него выкуренная сигарета.

— Скажите мне, вы бы согласились щелкнуть пальцем, чтобы убить какого-нибудь богача в Китае и получить его деньги в наследство? Безнаказанно.

Он уставился на меня, открыв рот.

— А вы? — спросил я.

Он сложил руки на груди, с выражением футболиста, которому только что показали желтую карточку. Я заметил, что у него был маникюр, одни ногти красные, другие черные, через один.

— Я — филантроп! И горжусь этим! — закричал он. За время разговора он становился все более театральным и развязным. Он менял маски, как будто хотел продемонстрировать их все. — Я люблю людей. Я люблю всех людей и никого не осуждаю. Даже тех, кто когда-то отнесся ко мне несправедливо. Я ни к кому не питаю злобу. Запомните это, дорогой мой. Даже тех, кто на меня клевещет, я тоже люблю. Они делают это по незнанию. Вы не услышите от меня ни одного плохого слова ни о ком.

Я уже не мог понять, насколько искренне он это говорит.

— Прощение, — сказал он, — это самое легкое дело в жизни. Прощение нам всем необходимо так же, как и любовь.

Я попытался найти способ прервать его проповедь, но никак не мог придумать ничего умного. Пришлось слушать.

— Если бы я не оказался на том месте, где я оказался волею судьбы, — сказал Малтек, — я стал бы священником. И сделал бы церковь открытой для всех. Превратил бы ее в храм любви, каким церковь, по сути, должна быть. Пусть придут все страждущие. Пусть придут ко мне все невоспитанные, неухоженные дети, а не только те, кто хорошо себя ведет и обласкан родительской заботой. Эти, конечно, тоже, но и все другие: уличная шпана, хулиганы, кошмар полицейских участков. Я сказал бы им, что никакой роли не играет, какими они были, что они натворили, потому что людей создал Бог. Все, что мы делаем, мы делаем потому, что так хочет Бог. Он вложил в нас возможность стать тем, чем мы стали, когда создавал нас.

Его торжественный тон исчез.

— Я хочу сказать, что Бог любит несчастных педиков, иначе это не Бог!

Он бросил на меня возмущенный взгляд.

— В моей церкви, — сказал он, — нашлось бы место и для вас, независимо от вашего послужного списка.

Он закашлялся, но я не использовал шанс прервать его монолог, решив дать ему выговориться.

— Что дороже всего? — спросил он. — Нефть или алмазы? А может быть, вода?

Его было не остановить, он больше не ждал ответов на мгновенно возникающие у него в мозгу вопросы. Мне казалось, что он не видел меня.

— Что дороже всего? Это же совершенно бессмысленно. Индейцы дарили друг другу «потлач». Один вождь присылал другому шкуры двух бизонов. Тот был обязан подарить в ответ что-то более ценное. Смысл был в том, чтобы превзойти дарителя своим даром. Вместо двух шкур восемь. Вместо двух коней пять. И так без конца. Иногда дело доходило до абсурда. Вожди приносили в жертву своих собственных воинов и дарили связки скальпов своему соседу. Ха-ха! Что скажете?

Я подумал, насколько маргинальны были его познания.

— Итак, что же за «потлач» вы мне принесли?

Я услышал, как в соседней комнате кто-то довольно громко говорит по телефону.

— Мы действуем ради собственной выгоды. В бизнесе в том числе. Мы наиболее эффективно помогаем друг другу, когда думаем о себе. Мои клиенты думают о своих интересах, я думаю о своих интересах, и обе стороны остаются довольны. Это странно, может быть, но так обстоят дела. Рука помощи должна оставаться невидимой.

— Ваша контора помогает людям? — сказал я. — Интересно, как? В чем состоит ваш бизнес, если не считать номеров со шлюхами и продажи грязных журнальчиков?

— В чем мой бизнес? — переспросил он и рассмеялся, словно курица закудахтала. Потом стал серьезным. — Знаете, я мог бы сидеть и болтать до бесконечности. Вы, конечно, тоже. Но долг зовет. У меня в подвале большая партия товара, — он засмеялся, — надо его распределить.