Рамирес буквально обжигает своим взглядом, полным бешенства, но весь его вид — обманчиво умиротворённый.

— Да будет тебе известно, что классическая мафия — преступная структура с чёткой иерархией исключительно итальянского толка, — губы изгибаются в саркастической усмешке, от которой меня почему-то бросает в дрожь. — Я могу понять, что ты не знаешь, где находится Марбелья, но чтобы путать итальянцев с испанцами… Ты всерьёз всё это время думала, что я — во главе какой-то грёбанной мафии?

Я впиваюсь пальцами в собственные плечи и наверняка выгляжу со стороны, как обиженная и насупленная девчонка, потому что и в этом турнире проигрываю абсолютно бездарно. И понимаю, что мне нечего сказать.

Но кое-что отрицать действительно очень сложно: в моих венах теперь постоянно кипит азарт, стоит нам начать разговаривать, и я неосознанно учусь у Рамиреса чему-то новому.

Это пугает до чёртиков и в то же время притягивает невыносимо мощным магнитом.

— Ладно, разочарую твою тянущуюся к авантюрам натуру: я сам по себе, — снисходительно, но без уничижительных ноток произносит дальше Рамирес, видя, что я всё ещё молчу, надувшись. — Один. Без какой-то чёртовой системы и свода правил. Уж точно не являюсь мафиози и не прогибаюсь под чей-то клан. Всё, что у меня есть, выстроено лишь мною.

И тут я спешу его опрокинуть — попробовать всё-таки стоит, ведь не просто так являюсь адвокатом. Я борюсь до конца, терпеливо снося все удары.

— Какая разница? Это не отменяет того факта, что ты — преступник, и, судя по всему, деятельность «Сомбры» во многих аспектах такая же незаконная. Хотя бы взять этот иск, — я наклоняюсь вперёд, не убирая рук, и растягиваю губы в короткой улыбке, тут же стирая её. — Плевать, как это называется правильно: мафия, не мафия. Я знаю, что ты способен перейти если не все грани, то очень многие…

Взмах тёмных ресниц, и Альваро смотрит прямо в глаза. Пристально, не мигая — две чёртовых бездны, чью силу мне трудно выдерживать. Затем он медленно встаёт, лёгким движением поправляя слепяще-белую рубашку, в которой выглядит сегодня не менее элегантно, хоть и чуть более неформально по сравнению с привычными образами. Я зачем-то поджимаю пальцы на ногах в туфлях, откидываясь обратно на спинку кресла, и всё же отвожу свой взгляд, чувствуя, как на меня продолжают смотреть — рубить взором на кусочки — свысока.

— Разумеется, моя милая Джейн. Впрочем, как и ты, — одну ладонь Альваро выставляет над моим столом, едва касаясь пальцами поверхности, и слишком крадучись проходит вокруг, останавливаясь за моей спиной. — Мне даже нравилось напоминать тебе об убийстве твоей семьи, но, право, это уже становится скучным и избитым, а я это не люблю.

Я отнимаю руки и кладу ладони на стол, чтобы в случае чего хоть как-то попробовать защититься. Боюсь повернуть голову, всем позвоночником ощущая его присутствие сзади, и мне снова страшно — до сжимающейся глотки, до поднявшихся волосков на теле, до пробивающего грудную клетку ошалевшего сердца.

— Если мы закончили экскурс в виды преступных организаций, то повторю ещё раз — пока я буду в Испании, смотри в оба. И не забудь про вторник, — он не двигается, неторопливо проговаривая каждое слово.

И я решаюсь на короткий вопрос севшим от напряжения голосом, надеясь, что Рамирес сделает шаг назад и уйдёт.

— Что во вторник?

Но нет.

Я трусливо вздрагиваю и прикрываю веки, когда его ладони ложатся на стол по обе стороны от моих, не касаясь. Альваро наклоняется, и его дыхание опаляет ухо, не скрытое распущенными сегодня волосами. В желудке будто стягивается канатами сложный узел, который больше не распутать, и я точно знаю, что между нами — не больше четверти дюйма. Как и то, что в его властном шёпоте, кроме предупреждения, есть что-то ещё:

— Выставка, Джейн. Попробую привить тебе вкус к прекрасному.

***

21 апреля 2015 года, Нью-Йорк

На протяжении не менее стремительно пролетающих выходных, кроме чувства постоянной тревоги, в принципе появившейся и не отпускающей после знакомства с Рамиресом на складе, я вдобавок буквально начинаю дёргаться от каждого шороха в квартире. Как такового нападения я не жду, но его слова постоянно гудят где-то в затылке, а кожа ушной раковины фантомно овевается тёплым дыханием. Я не знаю, почему Рамирес на самом деле нарушил моё личное пространство — только лишь потому, что хотел напугать сильнее и оказать давление этим жестом?.. Навряд ли. А любая иная шальная мысль, которую я сразу отбрасывала в корзину под названием «сумасшествие», всё равно успевала послать странные мурашки по телу и вновь сжать солнечное сплетение.

Перспектива снова пребывать в обществе Альваро на выставке сейчас уже кажется отягощающей совсем по иным причинам. Если раньше я попросту не желала его видеть и терпеть где-либо, кроме работы, и поэтому так брыкалась по поводу этого мероприятия, то теперь чувствую, как запутываюсь в собственных эмоциях и словно двумя ногами увязаю в чём-то, что для меня полностью неведомо.

И как бывает обычно в таких случаях: чем сильнее мы пытаемся оттянуть неприятный момент, тем быстрее, кажется, он наступает. Так, понедельник будто на самом деле вылетает из календаря, и вот я уже стою у панорамного окна в своём кабинете, что-то бездумно выискивая в мерцании огней десятков небоскребов, и жду Смита, который должен отвезти меня в Метрополитен Музей.

Он сказал вчера, что Рамирес будет ждать уже там. Любопытно, как он доберётся без своего водителя-тени, на сегодня почему-то отданного мне, и от картинки в голове, где наш босс садится в обычное жёлтое грязное такси, мои губы трогает робкая улыбка. Было бы забавно на это посмотреть.

— Джейн, — слышу я за спиной и оборачиваюсь. — Ты готова?

Энтони каким-то невероятным образом умудряется быть максимально деликатным и формальным даже в таком простом вопросе.

— Да, — киваю и беру со стола чёрный матовый клатч в тон закрытому простому платью-футляру длиной до колен.

Мы молча спускаемся на лифте в подземную парковку, на которой теперь ставлю и свою машину, и я подхожу к пассажирскому сиденью спереди, берясь за хромированную ручку пока замершего мерседеса. Смит поджимает на это тонкие губы — опять не дала за собой поухаживать, стерва! — но ничего не говорит, лишь учтиво спрашивает:

— Возможно, позади тебе будет удобнее?

— Я не твой шеф, Энтони, — елейным голосом отвечаю я. Есть в этом своя прелесть — бесить помощника Рамиреса, когда не можешь «достать» до него самого. — Так что оставь эти дворянские замашки для него.

Не дожидаясь ответа, который, наверное, и не последует, сажусь и устраиваюсь поудобнее, пока Смит, еле слышно что-то ворча под нос, занимает место за рулём.

Едем мы в атмосфере лёгкой непринужденной музыки неизвестного джаз-бэнда, и она опутывает меня коконом, позволяя хоть немного расслабиться и будто взять временную передышку перед очередным боем.

Мысли то сбиваются в стаю, то разлетаются одинокими птицами, но в какой-то момент я всё-таки концентрируюсь снова и украдкой смотрю на решительно управляющего машиной Смита. Несмотря на извечно собранный и вдумчивый вид, его личность почему-то располагает к разговору, и я подумываю задать ему несколько вопросов, которые навряд ли когда-либо задам тому же Рамиресу, не рискуя при этом быть как минимум осмеянной.