– Да не надо, – растерянно поблагодарил сержант, но Демин, не слушая, продолжал, и горестные нотки пробились в его голосе:

– Все условия тебе создам. Вот только от пребывания под зенитным огнем да от боев с «мессершмиттами» не могу тебя освободить. А был бы командующим фронтом или воздушной армией, и от этого бы тебя освободил, потому что нужны авиации свои певцы.

– Тут ты уж через край хватил, Николай, – остановил его Пчелинцев. – Я же не птичка божья. Ведь если я перестану летать, то и писать, наверное, перестану.

Демин выпрямился – натянулся на груди ремешок планшетки. Он вдруг вспомнил о том, зачем сюда шел, и с грустью обвел глазами низкий свод землянки.

– Однако приходил-то я по делу. Вылет перенесен на раннее утро, и наша «тринадцатая» должна быть к четырем ноль-ноль готова. Значит, подъем ровно в три.

– И значит, опять под зенитки?

– Значит, опять, – жестко сказал Демин и, не прощаясь, вышел.

* * *

Никли травы к земле под могучим ветром от взлетающих ИЛов. Тугой этот ветер обрывал белые лепестки ромашек, безжалостно пригибал к земле хрупкие васильки, начисто вырывал кустики полыни. А взлетали самолеты – на землю оседали тучи коричневой пыли.

Менялись аэродромы, менялись времена года, менялись и ветры. За знойными следовали прохладные, а потом и вовсе студеные, от которых сиротливо горбились механики и мотористы, провожающие в полет свои машины. Менялись и приказы Верховного Главнокомандующего. В них назывались все новые и новые города, освобожденные советскими войсками. У летчиков штурмового полка уже несколько раз отбирали отслужившие боевые карты и выдавали новые.

Летом 1944 года ИЛы полковника Заворыгина перебазировались на аэродром близ небольшого польского городка Вышкув. Собственно говоря, никакого аэродрома раньше здесь не было. Но потребовалось иметь базу для авиации наступающего фронта, вот и поработали аэродромно-строительные батальоны, утрамбовали бульдозерами и тракторами грунтовую взлетно-посадочную полосу, быстро соорудили подъездные пути, землянки и капониры.

Заворыгин, недавно получивший звание полковника, повеселел, да и не только он, а все летчики, воздушные стрелки, авиационные специалисты. Ведь на боевых картах уже появились такие города, как Варшава, Краков, Познань. Синие стрелы маршрутов вели теперь к границам фашистской Германии. На одном из концертов художественной самодеятельности спели песню на слова летчика Николая Демина, успевшего стать старшим лейтенантом, и начиналась она так:

Приехал корреспондент фронтовой газеты, молоденький тщедушный лейтенант, отпустивший для солидности бакенбарды и усики, услыхал эту песню, и вскоре она появилась в печати под названием «Песня воздушных пехотинцев» и была подписана фамилией Демина. Напряженно-взволнованный, он принимал от своих однополчан поздравления. Первой притащила ему эту газету Зара.

Оп сидел в кабине и опробовал педалями рули управления, когда она вскарабкалась на плоскость и, сверкая черными глазами, выпалила:

– Уй, товарищ командир, что я вам скажу! Вот тут на второй странице почитайте. Это же здорово! Вас, как настоящего поэта, напечатали.

Демин снял с головы шлемофон, потому что почувствовал на лбу предательские капли пота. Вид у Зары был самый сияющий, и он почему-то не выдержал устремленного на него ее откровенно восторженного взгляда.

– Да какой там поэт, – проворчал он. – Так. Полковой рифмоплет, и не больше. Я и не думал, что напечатают. Пусть только этот корреспондент на глаза попадется, я ему дам за то, что без спроса.

– Зачем вы на него? – укоризненно заметила Зара. – Он хорошее дело сделал. Весь фронт теперь узнает эти стихи. Побегу сейчас нашим ребятам газету показывать.

Потом пришел на стоянку Чичико Белашвили, долго крутил свои нарядные грузинские усики, а когда Николай, опробовав мотор, спрыгнул на землю, смеясь сказал:

– Руставели! Ва, кацо, ничего лучше не скажешь!

– Перестань издеваться, – нахохлился было Демин, но Чичико простодушно хлопнул его по плечу.

– Зачем издеваться? Кто тебе сказал, упрямый ишак, что я пришел к тебе издеваться? Кто поручится: может, за хорошие стихи мы тебе после войны в ножки будем кланяться.

Один полковник Заворыгин отнесся к его успеху отрицательно. Увидев входящего в летную столовую Демина, он пальцем поманил его к столику, за которым хлебал из жестяной миски рассольник, усмехаясь одними серыми глазами, сказал:

– Слыхал, твои стишата напечатали? Смотри не зазнайся. И в полетах будь теперь повнимательнее. А то станешь вместо осмотрительности про свои рифмы эти самые думать.

– Я не буду в воздухе про эти самые рифмы думать, – отшутился Демин, но командир повторил.

– Смотри, поэты – народ легкомысленный. А ты у меня летчик. И всегда должен быть собранным. Понимаешь?

– Я всегда буду собранным, – заверил его Демин.

Но вскоре даже сомневающийся полковник Заворыгин изменил свое мнение. Это случилось в тот день, когда на аэродром приехал фронтовой ансамбль песни и пляски. Перепоясанные портупеями ребята и девчата пели и «Калинушку», и «Идет война народная», и всем полюбившуюся, нестареющую «С неба полуденного», и «Вот мчится тройка почтовая». И вдруг в самой середине концерта длинный, с горбатым носом и раскосыми глазами дирижер, обращаясь к зрителям, сидевшим и стоявшим на лесной опушке вокруг грузовика с распахнутыми бортами, служившего сценой, неожиданно попросил:

– А теперь помогите вы нам. Давайте все вместе споем песню, написанную летчиком вашего полка старшим лейтенантом Николаем Деминым.

И как же дружно грянула тогда песня! Демин видел широко раскрытый, полный белых, спелых зубов рот Рамазанова, усики Чичико Белашвили, раскачивавшегося в такт этой песне, и, что самое главное, полковника Заворыгина, с удовольствием подтягивающего припев. «Знатно, знатно получается», – пробасил он после того, как стихли аплодисменты, и одобрительно посмотрел на Демина.

А вечером, когда закончились все работы по подготовке машин к утреннему полету, лейтенант задержал на стоянке Пчелинцева, доверительно взял его за локоть.

– Прогуляемся по лесочку, Леня.

– Давай, – охотно согласился воздушный стрелок.

Под ногами шуршали листья. Чернели стволы берез.

Окаемок солнца остро горбился на западе, падал куда-то за Вислу. Демин сдавленно рассмеялся.

– Черт побери, так и на самом деле можно возомнить о себе. Публикация, аплодисменты, фронтовой ансамбль взял на вооружение. Глядишь, и начальство в должности повысит. Армейское начальство любит, когда кто-нибудь из подчиненных на ниве искусств подвизается. А?