Примерно в это же время агрессивный папский Рим предпримет и еще один шаг к завоеванию мира. Совершит агрессию на Север Европы, в Скандинавию. Там войска шведских крестоносцев начнут захват земель будущей Финляндии, и особенно тех территорий, где расселялись небольшие финские народности сумь и емь. Народность емь (Центральная Финляндия) уже издавна поддерживала очень тесные торговые, политические и культурные связи с Новгородской Русью. Благодаря этим взаимовыгодным отношениям, среди финских язычников исключительно мирным путем начало даже распространяться православное христианство с Руси. А потому, когда на финские земли обрушились шведско-католические завоеватели, емь, отмечает исследователь, сразу получила в борьбе с ними активную поддержку и вооруженную помощь со стороны новгородцев[180]. Так молодая православная Русь все зримее начинала выступать на международной арене в качестве сильного и непримиримого противника католической экспансии…

Далеко не случайно поэтому еще в 1130 г. епископ Краковский Матвей писал, обосновывая настоятельную необходимость «обращения русских» и искоренения их «нечестивых религиозных обрядов»: «Народ же русский неисчислим по множеству своему, подобно звездам, веры они православной, и установлений истинной религии (католической. — Лет.) не соблюдают»[181]. Как отмечает историк, в этом «послании епископа Краковского явственно слышатся воинственные призывы к открытой агрессии против русского народа и употребляются такие энергичные выражения, как «искоренить нечестивые обряды» (exstirpare impios ritus)». He требует пояснений, что краковский папист выражал взгляды не только свои, но и католического духовенства в целом[182].

Собственно, этим зловещим замыслам и следовали шведские крестоносцы, когда, варварски поработив финское племя сумь[183], в мае 1164 г. шведская флотилия из 55 шнек появилась перед древней русской Ладогой. Подвергнув разорению посад вокруг крепости, шведы многократно, но безуспешно пытались взять ее штурмом, пока подоспевшая новгородская рать не нанесла им сокрушительный удар, обратив в бегство за пределы Руси[184]. Причем, указывает исследователь, поход шведов «совпал по времени с крупной агрессией против поморских славян, предпринятой коалицией, возглавляемой герцогами и королями: Генрихом Львом (Саксония), Адольфом Гольштинским, Альбрехтом Медведем Мекленбургским, Вальдемаром I Датским. (Об этой коалиции уже было сказано выше. — Авт.) Несмотря на значительные силы, они были разбиты в сражении при Дымине. Таким образом, шведское нападение на Русь было как бы одним из ударов, по-видимому, согласованно намеченных организаторами очередного Крестового похода, осуществленного по благословению папы римского Александра III, писавшего, что «миссионеров» необходимо поддержать войском»[185].

Но такое угрожающее положение складывалось не только на севере, в районе русско-финского пограничья. Столь же опасно для Руси развивались события и на ее западных рубежах. Как мы видели, ко второй половине XII столетия немецкие рыцари, окончательно покорив и захватив земли прибалтийских славян, вышли на юго-западный берег Балтийского моря, где ими был основан город-порт Любек. Теперь началась борьба за ту небольшую, но стратегически становившуюся крайне важной область земель, лежащих к востоку от Балтики. Как уже было сказано выше, земли эти издавна заселяли литовско-латышские племена, а также финское племя эстов. Именно чтобы содействовать скорейшему захвату эстонской земли католическими «миссионерами», папа римский Александр III объявил отпущение грехов всем сражающимся «против эстов и других язычников в тех местах». Специальная папская булла еще 17 сентября 1171 г. призывала всех «истинно верующих» в Дании, Норвегии и Швеции «протянуть руку помощи эстонскому епископу Фулько, всеми силами способствующего обращению неверных»[186]. Прибалтийские народности были уже самыми непосредственными соседями Киевской Руси. А потому здесь нам необходимо остановиться особенно подробно…

Во-первых, как отмечает историк, между Русью и Прибалтикой нет и никогда не было резких ландшафтных границ, нет даже сколько-нибудь приметных географических вех —это единая равнина, служащая продолжением русской системы конечных морен, тот же рельеф, те же болотца, те же озерца, что и на Псковщине или Новгородчине. Гидрографическая сеть связывала, а не разделяла народы. Для русских и эстонцев Чудское и Псковское (Пейпус) озера —общие. Реки Эстонии (Эмайыги) и Псковщины (Великая) связывают два края. Сквозные общие водные пути по Западной Двине (Даугаве), соединяющей Смоленщину и Белую Русь (Полоцк, Витебск) с Лифляндией (Латвией), и по р. Нарове с ее притоком р. Плюсой, служащей для эстов и новгородцев единой дорогой к Финскому заливу.

Все эти водоемы издревле составляли в хозяйственном отношении общий район рыбных промыслов местного, коренного населения —новгородских словен, кривичей, ливов, корси, чуди (эстов), летьголы, води (вожан), пользовавшихся каждый своим участком и не испытывавших от этого никакого недостатка в неисчерпаемых природных богатствах края.

И наконец, главным географическим фактом в отношениях Руси к Прибалтийскому региону было то, что для всей огромной сухопутной Северной и Северо-Восточной Руси Прибалтика служила единственно возможным и естественным выходом к морю, и изменить этот факт ничто не могло[187].

Так сложилось, что вышеназванные народы Прибалтики, живущие небольшими отдельными племенами или племенными союзами, с первобытных времен сохраняя свое этническое своеобразие, находились в «умереннодружественных» или «умеренно-союзных» отношениях с соседними славянскими и угро-финскими народами, не испытывая никаких особых проблем. Хотя они жили в этом регионе рядом, бок о бок, но в то же время не тесно и изолированно друг от друга, вплоть до конца XII века. Именно эта изолированность, подчеркивает исследователь, обеспечивала прибалтийским народам вполне самостоятельную жизнь, причем мощным и надежным средством этой естественной изолированности, сдерживающей взаимопроникновение племен, были не укрепления, не оружие, не воинственность и не войско, а только разный у всех национальный язык. Тогда, на заре исторического развития, прежде всего язык как бы «оправдывал» и «объяснял» причину «замкнутости» и замедленного исторического развития прибалтов, их слабые контакты с соседними народами. И для соседних славян этот «языковый изолятор» был вполне достаточным основанием для того, чтобы сохранять «сдержанные контакты» с прибалтами. Их племена, перечисленные в Повести временных лет —корсь, либь, чудь, земгола и летьгола, — хотя и являлись данниками первых русских или варяго-русских государственных образований (т. е. Новгородского и Псковского княжеств), но эта дань была «факультативной», необременительной, и обычно исключительно натуральной. В числе продуктов Прибалтики, ценимых восточными славянами, были рыба (вяленая, сушеная) и янтарь. При том изобилии природных богатств, которые существовали в этом краю в IX–X веках, такая «дань» не отягощала народы, а являлась, по сути дела, символическим знаком принадлежности Прибалтики к территории варяго-русского государства[188].