Майя рассказывала о своем доме в Чеккано — маленьком городке в самом центре «сапога»[1]на западе.

— Домина громадный, чуть ли не замок, три этажа, двенадцать спален, расположен на холме — вид из окон на виноградники и оливковые рощи сумасшедший! Утром в дымке — просто чудо! Да и днем, когда солнце… Моя мастерская на третьем, ближе к солнцу. Вы непременно побываете у меня, Федор, я приглашаю вас! Зимой у нас выпал снег, это большая редкость, и я заболела ностальгией.

Майя опьянела, лицо порозовело, она поминутно смеялась, подставляя Федору свой бокал, и вертела в тонких пальцах прядь светлых волос.

Бесшумно скользила Идрия, унося тарелки, принося новые, а потом чашки и кофейник. «Как привидение», — подумал Федор. На выцветшем небе полыхали отблески заката — к ветреному дню. Сумерки уже сгущались в доме, но свет пока не зажигали.

— Знаете, Федор, я, наверное, никогда больше не вернусь сюда. Это мой прощальный визит, а выставка — прощальный подарок городу. На память. Вам я тоже хочу сделать подарок — я напишу для вас картину, я уже знаю, что именно. Не отказывайтесь, не принято, это от души! — Она была пьяна, говорила почти без пауз и казалась счастливой.

— А как же дом?

— Дом? Ну, не знаю… как-нибудь. Здесь пока останется Сережа, потом, возможно, найдется покупатель. Не знаю! Меня здесь больше ничего не держит. Ни долги, ни надежды. Мене, текел, фарес! А вы пообещайте, что приедете ко мне в Чеккано. Обещайте, Федор! — Она накрыла его руку своей ладонью.

— Обещаю! — торжественно сказал он.

— Я хотела показать вам озера, купаться уже поздно, да и холодно, но посмотреть можно… Пойдем?

Она смотрела на него в ожидании ответа, в ее взгляде светилось лукавство и что-то еще… Обещание? Ее ладонь все еще лежала на его руке.

Федор представил себе, что произойдет дальше, они вернутся с прогулки затемно, снова выпьют вина, и Майя скажет, что в доме есть свободные спальни и он может остаться… все по законам жанра. Что-то шальное появилось в ее взгляде, она вдруг потянулась к нему и прижалась губами к его рту… Он невольно ответил на поцелуй. Майя обняла его, притянула к себе… Ее жадные губы и язык становились все настойчивее…

У стола вдруг выросла черная тень. Идрия. Скользнула бесшумно, стала столбом над их головами.

— Что тебе? — резко спросила Майя, отшатываясь.

Идрия произнесла фразу по-итальянски, которой Федор не понял. Майя ответила и взмахнула рукой — пошла вон! Идрия, не взглянув на него, вышла.

Майя сидела с опущенной головой.

Тут как гром небесный грянул мобильный телефон Федора. Капитан Астахов закричал в трубку:

— Давай в «Тутси» по-быстрому! Мы с Савелием уже на точке. Скажи итальянке до свидания и вперед!

Федор остолбенел.

— Чего молчишь? Дара речи лишился, философ? Давай! Ждем! У Савелия интересная версия наклюнулась, не терпится обсудить!

— Откуда ты…

— От верблюда! Разведка донесла. Ждем!

— Извините, — запоздало сказал Федор. — Боюсь, мне пора прощаться.

— Это женщина? — спросила Майя в стол, не поднимая головы.

— Нет, это мои друзья… мы договорились встретиться сегодня вечером.

— Понятно… — пробормотала Майя. — Они из полиции?

— Один из них.

— Это из-за той пропавшей девушки? Она не нашлась? Весь город только об этом и говорит.

Федор поразился ее проницательности.

— Нашлась. Ее труп спрятали на кладбище в старом склепе.

Майя закрыла уши ладонями.

— Вы должны ее помнить, она была на открытии вашей выставки, — сказал Федор. — В белом платье и красном жакете, она просила у вас автограф.

— Она?! — На лице Майи появился ужас. — Не может быть! Нет! Бедная девочка!

Лицо ее на глазах посерело, живости как не бывало. Она сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, с закрытыми глазами. На лбу напряглась жилка.

Майя проводила его до калитки. Собак нигде не было видно. Почти стемнело. Ветерок усилился — к дождю, видимо, шары терлись боками, издавая жалобные тоскливые звуки, похожие на плач не то щенка, не то ребенка. До Федора долетел тошнотворный запашок лилии вуду.

— Не забывайте меня, Федор, — сказала Майя, протягивая руку. — Спасибо. Мне с вами очень спокойно. Жаль, что вечер закончился так… неожиданно.

Федор подошел к машине и оглянулся — Майя смотрела ему вслед. Во всей ее поникшей фигуре была такая печаль, что Федор почувствовал угрызения совести за облегчение, с которым покидал гостеприимный дом художницы.

При виде Алексеева капитан Астахов закричал:

— Савелий, с тебя четвертак! Он не верил, что ты прилетишь, — обратился он к другу. — Говорит, если он у художницы — это надолго!

— Я не говорил! — заволновался Савелий. — Ты сам, Коля, сказал, что не придет, если не дурак! Я даже не знал, что Федор у художницы.

— А ты и рад заложить меня с потрохами! Садись, философ. Пить будешь? Или тебе хватит на сегодня?

Федор, давший себе слово не спрашивать, откуда капитану известно, где он был, не выдержал и спросил:

— Откуда дровишки?

— Какие дровишки? — Коля сделал вид, что не понял.

— Откуда ты знаешь про Корфу?

— Я не про Корфу знаю, я тебя знаю! Мы с Савелием решили, что ты бабник, Федя. То ты с Полиной, то ты с этой… видел я ее картины! В любой дурдом ее без справки примут, а ты…

— Как Полина? — перебил Федор.

— Какая Полина? — снова удивился Коля. — Ах, та! Которой ты мозги закрутил и бросил? Ничего, держится. Мы сегодня целый день гоняли за справками… какая все-таки бюрократическая страна! А ты по ночным клубам скачешь!

— Лешка Добродеев настучал?

— Ага, пришел с повинной. У тебя что, серьезно с художницей? Говорят, Речицкий ей проходу не дает, смотри, Федор, нарвешься! Ты против него пустое место, он, говорят, спец по айкидо, у него тренер-японец и денег много, и из себя он красавец.

— Савелий, что с Колькой? — Федор повернулся к Зотову. — С чего это его так повело?

— Не знаю, Федя. По-моему, ему нравится эта девушка, Полина. Я думаю, он ревнует.

— Допустим, ревную. Хорошая девушка, а ты Федька — дурак, хоть и философ! Вот скажи…

— Я свои отношения с женщинами не обсуждаю, — высокомерно произнес Федор.

— Как я понимаю, тут и обсуждать нечего, — фыркнул капитан. — И так видно. Им, этим двум девчонкам, плохо — Тамара чуть в обморок не падает, едва на ногах держится, Полина ее утешает, сама на пределе, а нашего рыцаря нет, по бабам шастает. Если бы не я, они бы ничего не добились, за каждую вшивую справку — плати, но сначала помытарят. Ну, я их! Хоть душу отвел, они меня долго помнить будут, шаромыжники чертовы! А ты, Федька, штукарь! Попадись ты мне утром, я бы тебя… — Коля махнул рукой.