Или совсем наоборот. Я считаю, что любая профессиональная деятельность в детстве травмирует психику. Все вундеркинды всю жизнь расхлебывают последствия. И что же я – враг своему ребенку? Пусть лучше учится в обычной школе, ходит в секции, а не хочет – не ходит, растет здоровым и видит все разнообразие жизни и занятий, а потом сам решит, что ему по душе. Он вырастает человеком без интересов, хватается за все подряд и к тридцати понимает, что единственное, что было у него в жизни, – музыка или футбол, но он уже стар, чтобы начать этим заниматься профессионально. И он говорит: мама, у меня был в жизни один талант, и все, что мне нужно было, чтобы ты тогда приняла это решение. Зачем ты всегда объясняла мне, что нельзя зарывать талант в землю, а мой зарыла? Мама, ты испортила мне жизнь.

Ну, и еще множество вариантов менее болезненных судеб.

И даже если все не так трагично и речь идет просто о секциях и кружках. Вы отдаете его в музыкальную школу, в футбольную секцию, в кружок по рисованию – рано или поздно он говорит, что он больше не хочет. Всегда, про все. Как принимать решение о том, каприз ли это, обычная детская лень и нежелание в какой-то момент предпринимать усилия или осознанное решение, попытка вырваться из навязанного ему занятия? А потом снова захочет? А потом он будет начинать и бросать любое занятие, которое стало ему слишком сложно? А потом расстраиваться, что его ничего не заставили довести до конца, что никто не объяснил ему, что иногда надо делать усилие и преодолевать трудности? А если он говорит, что хочет уйти из школы? А потом из другой?

В общем, когда Лева начал говорит и запел – слава богу, выяснилось, что он явно не музыкальный гений (ну, или я просто не дала ему развиться вовремя!), и стоит надеяться, что Яша тоже – не спортивный и не музыкальный гений, и мне хотя бы не придется принимать важных решений в их бессознательном возрасте. А потом – пусть это будет их ответственность, а я так, на подхвате. А насчет бросания мне понравилось одно правило, которое я где-то вычитала, – надо всегда доделать до логического конца: до конца кружка, до конца месяца, до конца проекта, до конца учебного года. Ребенок имеет право все бросить, но не сразу, а после какой-то точки, которую надо самим назначить.

В одиннадцать месяцев Лева заболел. И болел очень странно. У него поднималась температура до 39,9 и не сбивалась или сбивалась обтиранием водкой (теперь мне уже объяснили, что обтирать водкой страшно опасно) на полчаса и снова поднималась. Скорая приезжала к нам в течение двух недель по два раза на дню. Один раз, когда у него было 40,1, скорая не просто приехала ровно за пять минут, но врач еще и звонил с дороги, рассказывая, что надо делать. И так Лева болел каждый месяц до полутора лет. Мой принцип, что я не буду давать ребенку антибиотики, конечно, пришлось отменить сразу. Лева перерос это как-то, Яша так никогда не болел, и вообще с тех пор все болезни и температуры ниже сорока меня не слишком беспокоят. Кто держал на руках своего одиннадцатимесячного закипающего и теряющего сознание первенца – тому все ОРВИ не страшны.

А еще Лева очень долго не разговаривал. И меня это тоже совершенно не волновало. Я бы даже сказала, что я не очень замечала, что он не разговаривает. Он мог тремя словами и какими-то звуками пересказать мне историю о том, что, пока меня не было, папа чистил Яше уши и Яша плакал. Он все понимал, все мог объяснить, а я понимала его – уже сложно вспомнить, как. Его ровесники пели песни из мультфильмов, читали стихи наизусть, но Лева все равно нравился мне больше всех и не вызывал никаких подозрений. Волновалась бабушка, она все время пыталась его кому-нибудь показать, но поскольку бабушка всегда пытается всех отправить к врачу, я не придавала этому никакого значения. Леве исполнилось три, а в его словарном запасе было 20 слов, три из которых по-английски, и ни одного связного предложения. Это было странно, но дедушка говорил, что Эйнштейн заговорил в пять – и ничего. Лева любил считать и вообще все, что связано с цифрами, поэтому сравнение с Эйнштейном меня вполне устраивало. А главное, меня полностью устраивал Лева, он был маленький здоровый, счастливый, смешной любимый ребенок. И вот в три года Лева остался с бабушкой на неделю один. И бабушка его “показала” своему знакомому логопеду-дефектологу. Та по скайпу наговорила про Леву каких-то слов, которые я тут же, слава богу, вытеснила из своей памяти, но это заставило нас записаться на прием на комиссию из логопеда, психолога, невролога и дефектолога в Центр лечебной педагогики.

Втроем с мужем и Левой мы пришли на прием. Лева со всеми поздоровался, представился, стал бегать, играть в игрушки, односложно отвечать на вопросы, собирать пирамидку – в общем, был невероятно вежлив, мил, обходителен и обаятелен, мы с мужем с гордостью за ним наблюдали. Попутно я объясняла, что у Левы год назад родился брат, что мы только что вернулись из другой страны, где провели восемь месяцев, и, может, это все стресс. И вдруг дефектолог медленно закивала и сказала: “Да, вижу”. И они стали объяснять, что у Левы проблемы с ощущением собственного тела, звучали слова “сенсорика”, “моторика”, “алалия”, что это стало частым явлением у московских детей и что у них в центре половина таких, стали говорить про занятия и книжки, которые надо прочесть. Я спросила про перспективы, но мне сказали, что сейчас что-то говорить рано, надо посмотреть в динамике. А Лева бегал, улыбался, обнимал психолога и был очень рад обилию игрушек.

Я вышла оттуда и еще несколько недель не могла прийти в себя. В детстве Лева не плакал, когда падал, когда ударялся головой о косяк. Мне казалось, что это ужасно круто, что вот какой он крепкий молодец. Он ненавидел рисовать и не хотел держать карандаш в руке. Ну и что? Я сама ненавижу рисовать, чего тут удивительного, он ведь мой сын. Он никогда не любил спорт и опасности, никогда не залезал высоко – так ведь это мамина радость. Господи, что я наделала?! Почему не поняла, что все это – симптомы?! Перед нашим уходом комиссия поинтересовалась, разговаривает ли мои годовалый сын, который не произносил к тому моменту ни одного слова.

Еще со времен беременности я знаю: главное, что бы ни случилось, – не гуглить! Потому что русскоязычный интернет на любой запрос выдает конец света. Простудилась во время беременности? Плоду конец. Вы попробуйте. Я перестала гуглить что бы то ни было рядом со словом “беременность”, когда напоролась на какой-то текст со словами “В последнее время много больных детей стало рождаться у матерей, употреблявших во время беременности картофельные чипсы”. Но тут я не выдержала и ввела все названные мне про Леву слова в “Гугл”. А потом и по-английски. Ну, в России сразу советуют сажать на психотропные таблетки, в Америке, конечно, советуют вступить в ассоциацию родителей детей с сенсорной алалией. Может заговорить, может не заговорить – написано всюду, может всю жизнь говорить как будто с акцентом, может говорить как будто на иностранном языке, дислексия, дисграфия. Я читала насоветованные книжки и видела в каждом симптоме Леву, в каждом возможном развитии – свою судьбу.