– А что с ним сотворили? – молниеносно спросила Мерси.

Я метнул в отца Шихи взгляд, способный растопить ледяные блоки, которые привозили с Гудзона.

– Вы действительно хотите знать, мисс Андерхилл? – спросил я, всем сердцем желая услышать «нет».

– Мистер Уайлд, вам не хочется рассказывать?

– На теле паренька вырезали очень глубокий крест, – пояснил отец Шихи, сопроводив слова слишком понимающим взглядом-извинением в мою сторону.

– Зачем кому-либо совершать такой ужасный поступок?

В моей памяти всплыл доктор Палсгрейв и его отвратительный список из трех пунктов: сатанинские заклинания, охота за сокровищами и источник еды.

– Мы этим занимаемся, – правдиво ответил я. – Но пока все предположения просто смешны, начиная от религиозной мании и далее.

Потрясенная Мерси, пробежав тонкой ручкой по шее, пробормотала:

– Но он же умер не от этого, правда?

– Нет-нет, – заверил я.

И тут в затылок мне вонзилась полуоформленная мысль.

– Он умер от пневмонии или чего-то еще в таком роде. Мисс Мерси, приходилось ли вам в прошлом году ухаживать за какой-нибудь бедной семьей, где болели ветряной оспой? – быстро спросил я, прищелкнув пальцами.

Склонив голову, я перекрестился и приспустил рубаху птенчика на пару дюймов, до плеч. По всей коже были разбросаны плохо различимые рядом с веснушками, но все еще заметные следы.

Мерси поджала уголок рта.

– В прошлом сезоне ветрянки было на удивление мало. Конечно, он мог ее перенести, не повстречавшись со мной, но я около двух недель ходила с оберточной бумагой, вымачивая ее в патоке, а потом прикладывая к коже детей, чтобы уменьшить раздражение. Пострадало несколько домов на Восьмой улице, между Гарлемской линией и кладбищем. Но там были местные бедняки. Кусок земли на Оранж-стрит, жутко разболелись, но они валлийцы… О, – сказала она, чуть вздрогнув, – несколько домов на Грин-стрит, где…

Мерси смотрела на тело, и от ее прекрасного лица отливала кровь.

– Он из публичного дома, – спокойно произнес я, кладя руку на ее локоть.

В ту секунду я был практически уверен, что мой жест предназначен ей, а не мне. Я надеялся на это.

– Он птенчик-мэб, верно?

– Откуда вы знаете? – спросила Мерси, ее губы приоткрылись и вздрогнули.

Она отступила от меня на шаг и умолкла – как будто я знал то, что не следует, посещал подобные заведения и исследовал их плотские безумства.

– Нет-нет, господи, я никогда не заходил в подобные логова, – возразил я. – Но тут есть явные подсказки. Откуда именно он явился?

После паузы она ответила:

– Я видела его в прошлом году в гнусном борделе на Грин-стрит. Им владеет мадам Марш, Шелковая Марш. Как вы догадались?

– Я не гадал. У меня есть свой источник, и позже я все вам расскажу. Какой там адрес? Мне нужно расспросить эту мадам Марш.

Сложивший руки отец Шихи, от его позы веяло силой духа, откашлялся.

– Не так-то просто расспросить Шелковую Марш. Скажу вам, мы пытались вселить страх перед Святой Троицей в эту женщину – и без толку. Знаете, бывает, ирландские сироты забредают в ее логово, а потом понимают, что обратно так просто не выбраться. У нее есть связи.

– Какие связи?

– Политические, – вежливо ответил он, недоверчиво приподняв брови. – А разве есть другие?

Мерси коснулась волос ребенка.

– Неудивительно, что я его не узнала. Я видела его год назад, – сказала она себе напряженным голосом. – Сейчас… сейчас он намного старше.

– Будьте очень осторожны, когда навестите этот бордель, – посоветовал отец Шихи, выразительно склонив свою безупречно гладкую голову.

– Я должен бояться мадам, которая интересуется политикой? – презрительно усмехнулся я.

– Нет, ничуть. Я упомянул об этом только потому, что не знаю, осведомлены ли вы, насколько выйдет из себя ваш брат, капитан Валентайн Уайлд, когда до него дойдет, что вы потревожили важного вкладчика-демократа.

– Вкладчик, – повторил я; слово рыболовным крючком застряло в моем горле.

– О да, и очень влиятельный, – с мрачной улыбкой кивнул отец Шихи. – Благодетельница. Можно сказать даже, личный друг.

И с этими словами священник отправился по своим делам. Оставив меня с прекраснейшей из всех рожденных девушкой, жестоко искалеченным телом птенчика-мэб, вспышкой ярости, дурацкой и бессмысленной – уж я-то хорошо знал своего брата, – и единственной мыслью. Меня больше не занимал разговор с мадам Марш, уже нет. Бедная Птичка Дейли, думал я, собирается ли она рассказать мне правду или прибережет в своих невинных ручках изрядную порцию других непредвиденных последствий?

…сочувствие к преступникам всегда было характерно для ирландского крестьянина, и хотя, возможно, тщетны попытки объяснить столь нездравое отношение, нельзя отрицать, что само его существование – неиссякаемый источник возмущений и убийств.

«Нью-Йорк Геральд», лето 1845 года

Когда я вернулся домой, миссис Боэм стояла посреди кухни за аккуратно вытертым пекарским столом, крепко прижав руку к лицу, над милым полумесяцем рта. Точнее говоря, она не стояла, но и не двигалась. Нечто среднее – она покачивалась взад-вперед и моргала.

– Что у вас случилось? – спросил я, огибая стойку с усыпанными семечками буханками.

– Я заварила ей чая из ржавого вяза, – с трудом произнесла она, не глядя на меня. – Самый полезный чай, когда токи крови неуравновешенны. И припарки, конечно. Они хорошо помогают.

– Что, Птичка заболела? – воскликнул я.

– Я послала ее на улицу.

Миссис Боэм наклонилась влево, немного повернулась и качнулась обратно.

– Чуть дальше по улице, за свежей рыбой к обеду. Совсем рядом, но там такая ужасная жара… Я вовсе не хотела… но я же не знала, что она так утомится. Она еле двигается, – закончила она, растерянно постукивая рукой по губам.

Предположив, что Птичка, должно быть, в постели миссис Боэм, я бросился к лестнице. Дверь в темную комнату чуть скрипнула, открываясь. Болезненный, молящий звук. Удивительно безликая комната для женщины, чье имя красуется на фасаде дома, подумал я, когда глаза привыкли к унылым коричневатым теням. Хилый стул, на стене – единственный рисунок, и даже не портрет. Пышный луг, упорствующий в своей зелени и напомнивший мне о детстве. Болящая, одетая в тонкую сорочку, лежала на спине. Волосы разметались по подушке зарослями темных древесных побегов. На ее груди лежал теплый компресс, от которого исходил сильный запах поджаренных яблок и табака. Запах сразу пробудил во мне неприятные воспоминания: мне одиннадцать, и я пытаюсь пережить представления Валентайна о том, как следует лечить тяжелую простуду. Глаза девочки широко раскрылись, когда она услышала мои шаги. Пара серых мотыльков в сумеречном свете.