Я поблагодарил хирурга и отказался от операции. Я хорошо знал свой организм. Изменения в нем я фиксировал каждые несколько дней. По моим расчетам, я мог продержаться еще около года. Я видел, как умирают с моей болезнью, и надеялся, что не пропущу момент, когда в последний раз использую свой именной вальтер.

Главный врач был раздражен. Можно его понять. Вызов и оплату англичанина списали бы за мой счет, не буквально моих денег, скорее моего имени — я все-таки был хоть и закрытой, но легендой советской разведки.

Я вернулся домой, пообедал, поспал полчаса, раньше до болезни я позволял себе час, теперь, когда времени у меня оставалось все меньше, я экономил даже не часы, минуты. Работу над книгой придется форсировать. Я включил диктофон. Ведь я могу наговаривать и без нее, не стоит ее загружать и перепечаткой, это сделает машинистка, ей надо оставить правку и конструирование, компоновку, уточнения, чтобы каждая глава читалась как детектив, хотя детективы я не любил и никогда не мог угадать, кто убийца. Писатели в отличие от разведчиков играли не по правилам, они облегчали задачи для своих героев. Завтра она задаст вопрос: как и почему меня, боевого офицера, командира батальона, перевели в разведку. Я включил диктофон:

— Причина в том, что я знал если не все, то очень многое о противнике. В милицейской школе нас учили вести допросы. Один из способов получения необходимой информации — не задавать конкретных вопросов. У воров тоже была своя этика: не закладывать своих. Солдату и офицеру во все века внушали, что раскрыть военную тайну — значит предать. В основном немецкие солдаты молчали на допросах. Я всегда помнил, что настоящий допрос не тогда, когда один задает вопросы, а другой отвечает. Самое большое искусство — получить ответ, не задавая вопроса в лоб. Я не жалел времени на допросы, у меня была организована слуховая разведка. Как-то я шел по окопам и услышал, как развлекаются солдаты. С немецкой стороны раздавался орудийный выстрел, и один из солдат определял калибр снаряда, расстояние, на котором расположено орудие. Я узнал, что по шуму двигателя он определял тип танка, грузовика, трактора. Солдат оказался музыкантом в своей прошлой мирной жизни. Наши и немецкие окопы разделяло не больше двухсот метров. Ночью мы солдата выдвигали почти вплотную к немецким окопам, маскировали, а следующей ночью забирали.

Как-то я послал донесение в штаб полка, что на немецкие позиции прибыли до полусотни танков. В основном это были немецкие Т-4, одни из лучших танков в мире, были и чешские с очень слабым артиллерийским вооружением. На тракторах подвезли орудия крупных калибров. Он даже подсчитал количество грузовиков, которые подъезжали на передовую, а по грузоподъемности машин определил количество завезенных боеприпасов. Из всего этого следовало, что на моем участке готовится мощная артиллерийская подготовка с последующим введением в бой танков. Начальник дивизионной разведки запомнил мой рапорт. И когда все наши данные подтвердились, через неделю я был назначен начальником полковой, а через полгода дивизионной разведки.

Я рано понял, что человек работает лучше, если у него есть привилегии, которых нет у других. За счет чего коммунисты так долго удерживали власть? За счет привилегий, которые давались членам партии. Коммунист мог стать руководителем, беспартийный никогда. Только коммунисты были первыми лицами с правом принятия решений. Коммунист получал дополнительную информацию в виде закрытых писем ЦК. Руководители имели пайки с продуктами, закрытые секции в магазинах, где могли покупать продукты и товары за смехотворные цены. Коммуниста не могли уволить без согласия партийной организации, его даже не могли судить, пока не исключили из партии. Власть коммунистов рухнула после путча, но она не удержалась бы и при рыночной экономике. Кому нужны продуктовые заказы, если в магазинах полно продуктов, никому не нужны и закрытые письма ЦК — в газетах пишут обо всем. Извините, я отвлекся. Может возникнуть вопрос: какие привилегии могли быть у солдат-разведчиков, которые рисковали жизнью даже больше, чем солдаты на передовой? Очень многие. Во-первых, хорошая еда и без всяких норм, а армию кормили плохо или очень плохо. Во-вторых, можно было не соблюдать форму одежды, которая была неудобна: летом в ней жарко, зимой холодно. Мои разведчики летом носили легкую обувь, зимой теплую. Я разрешил им сшить куртки и брюки из плащ-палаток: удобные, легкие и незаметные. Я разрешил им пользоваться нештатным оружием, удобным и легким, в основном они пользовались немецкими автоматами «шмайстер». Зная любовь мальчишек к оружию, а мужчины те же мальчишки, только повзрослевшие, я разрешил им носить личное оружие — пистолеты, трофейные, разумеется.

И главное, я награждал. После каждой удачной разведывательной операции, которая сохраняла тысячи, а иногда и десятки тысяч солдатских жизней, разведчики получали награды. Если я не мог наградить в данный момент медалью или орденом, я награждал отрезом материи, серебряным портсигаром или часами за подписью командира дивизии или своей подписью — моя ценилась дороже. Разведчик мог получить набор шелковых сорочек или патефон. Разведчики все это переправляли домой. У меня в полковой, потом дивизионной, а потом и в армейской разведке всегда был подарочный фонд. Этим занимался специальный взвод. Собирал, накапливал, охранял, транспортировал. Солдаты больше всего ценили часы, для многих это были первые часы в жизни. Подарочные часы всегда были высокого качества, не штамповка, а отличной сборки.

Я готовил солдат для разведки, была и специализация. У меня были связисты экстра-класса, которые подсоединялись к немецкой связи в тылу. Среди них всегда был разведчик, который в совершенстве владел немецким языком, — язык преподавался всем разведчикам, правда, желающих было мало.

Я один из первых снабдил снайперов-разведчиков глушителями, их специально изготовлял оружейник-умелец. Кормил разведчиков повар из «Метрополя».

После каждой разведывательной операции, некоторые длились неделями, я всегда приезжал к разведчикам. Мы обедали, поминали невернувшихся, и я вручал подарки. Ордена и медали вручали перед строем.

Не обходилось и без эксцессов. В разведке у меня были и домушники, и медвежатники, и форточники, и щипачи. Все воровские профессии очень годились для разведки. Они, конечно, напивались, дрались, непочтительно относились к офицерам, если те были не из разведки. Я их всегда защищал. Мне они были нужны. Я их не перевоспитывал, на это у меня не было времени. К сожалению, многие из них снова попали в тюрьмы и лагеря… И чтобы закончить тему о подарках… Высшее начальство в дивизиях, корпусах, армиях не имело того, что имели мы, которые, открыть кавычки, на пикапе драном и с одним наганом первыми врывались в города, закрыть кавычки. Кстати, это легенда, что журналисты всегда были первыми, журналисты редко были в рядах атакующих. Как умные люди, они понимали опасность и часто бессмысленность атаки. Мои разведчики не ходили в атаку, я запрещал им, но всегда шли за атакующими, соблюдая при этом главный воровской закон: все лучшее — пахану, то есть мне в подарочный фонд. Военный не может не любить оружия, поэтому трофейные пистолеты: немецкие, бельгийские, чешские, лучшие браунинги, парабеллумы, вальтеры, манлихеры я дарил высшему начальству. У меня был ювелир. В рукоять пистолета он врезал серебряную пластину такого примерно содержания: «Полковнику Ивану Петровичу Смирнову от полковых разведчиков».