В начале 50-х один твой старый клиент, крестьянин из долины Вара, умолил тебя спасти его дочь, которая по недоразумению оказалась в тюрьме. Малышка Мирей, которую ты качал на коленях, была арестована за приставание к мужчинам на улице, а ведь бедняжка, по словам отца, всего лишь предлагала прохожим клубнику. В действительности, как ты выяснил, девушка уже два года была официально зарегистрирована в Ницце как проститутка. Ты все уладил с комиссаром, поскольку задержавший Мирей полицейский был не при исполнении и арестовал ее не за торговлю телом, а за отказ предоставить его бесплатно. Ты прочел Мирей нотацию, и девица, естественно, поклялась здоровьем отца, что больше «ни-ни», что она все осознала и вообще главное — семья.

Три дня спустя в кабинет вошла твоя секретарша, поджав губы и сморщив нос.

— Мэтр, вас там спрашивают, — неодобрительно и с укоризной сообщила она.

— Что за люди?

— Сами увидите.

Перед тобой предстал мужчина в сером костюме в тонкую черно-лиловую полоску, компанию ему составляли две блондинки в обтягивающих платьях с глубокими декольте и на высоченных шпильках. Мужчина поблагодарил за то, как умело и деликатно ты уладил проблему с Мирей, и заявил, что будет счастлив поручить тебе ведение всех своих дел — на твоих условиях. И тут же выложил перед тобой на стол незаполненный чек.

Тебя раздирали сомнения. Репутация потенциального клиента была тебе известна. Ты знал, что он делает самые щедрые пожертвования городским больницам, а также контролирует всю сеть проституции и, по слухам, большинство казино и ночных клубов Лазурного берега. Твоих гонораров тогда едва хватало, чтобы прокормить семью: клиенты-крестьяне расплачивались овощами и фруктами, а первая жена как раз затеяла ремонт. «Несколько секунд я все же поколебался!» — признался ты однажды, хихикая. И все же не стал продавать свою душу дьяволу, не поддался искушению и отодвинул от себя чек. Твой собеседник его не забрал, и ты порвал заветную бумажку.

— Не решайте так сразу, подумайте, — улыбнулся на прощание «полосатик».

Через двадцать секунд мадам Вандром пришла за забытыми в кабинете девицами. Покровитель Мирей согласился с твоим выбором и больше тебя не беспокоил. Ты никогда не хвастался своим отказом, но предпочел впредь держаться подальше от одного своего коллеги, вполне уважаемого адвоката, который предложение принял и ничуть об этом не жалел.

Вторым искушением была работа в суде присяжных. Преступления посолидней, внимания прессы побольше. На моей памяти ты единственный раз участвовал в процессе по делу об убийстве: выступал адвокатом истца, защищая интересы давней знакомой. Гомофоб-некрофил, который убил ее сына, расчленил тело и разложил по мешкам для мусора, оказался человеком со связями и нанял одного из лучших парижских адвокатов. Тот появился в зале суда с опозданием, раскрасневшийся и всклокоченный, а защиту построил на безупречном алиби клиента на предполагаемый момент преступления. Перед тобой стояла нелегкая задача. Когда пришел твой черед, ты сделал виноватое лицо, как у Лино Вентуры, и заговорил голосом Жана Габена из фильма «Президент».

— Уважаемые дамы и господа! Надеюсь, мой досточтимый парижский собрат — судя по всему, он пожаловал к нам прямо из-за стола — извинит меня за то, что сейчас воспоследует.

И ты рассказал блестящую сагу, обратившись к жизни червей: описал их нравы, способ размножения и систему подсчета смены поколений, позволяющую судебным медикам точно устанавливать время смерти, если только пополнение рядов не нарушается фактором холода. Ты опроверг выводы патологоанатома, доказал, что убийство было преднамеренным и части трупа хранились в холодильнике. Я ловил каждое твое слово. Ода личинкам мясной мухи, этим доблестным помощницам правосудия, звучала восхитительно, как поэзия Лотреамона.[31]В семнадцать лет я переживал мерзкий период, восторгался мрачным лиризмом «Песен Мальдорора» и теперь восхищался тобой, как никогда прежде: мне казалось, что ты выступаешь исключительно для меня одного.

Уважаемый парижский собрат из последних сил боролся с дурнотой и тщетно протестовал против нарушения судебной процедуры, после чего отправился в аэропорт, ни с кем не простясь. Убийца-маньяк был приговорен к смертной казни и не попал на пир к червям только потому, что был помиловал президентом. Пресса широко освещала твою «червивую» победу над самым раскрученным адвокатом Франции, а ты получил множество заманчивых предложений, но не захотел блистать в суде присяжных, несмотря на яркий артистический талант и умение играть на публику. Ты ненавидел саму идею суда присяжных, подменивших профессиональное судопроизводство. И тебе казалось отвратительным, что ты должен понравиться, чтобы выиграть дело. Ты брался за уголовное дело, только если оно касалось кого-то из твоих давних клиентов. Не желал делать карьеру «на костях» убийц или их жертв. Ты хотел видеть свое имя только в колонке театральных рецензий «Ревю дю Пале». Других вырезок я в твоем альбоме не нашел.

Не прельщала тебя и работа со знаменитостями. Когда внук Ренуара поручил тебе защищать его интересы, ты выиграл процесс против знаменитого эксперта-искусствоведа, но тебя бесили светские пересуды, фальшивые улыбки и слишком гибкая мораль торговцев картинами. Ты передал клиента моему брату Тьери, и его победы стали для тебя лучшей наградой.

Профессиональная добросовестность для тебя была важней любых амбиций. Ты любил сложные дела, но предпочитал защищать простых людей — водителей автобусов, крестьян и рыбаков, являвшихся в приемную со своей клубникой, цыплятами или свежевыловленной дорадой, а если вдруг какой-нибудь президент компании или богатый наследник выражал недовольство таким соседством, ему предлагалось поискать другую контору, почище и пошикарнее.

В работе ты не самолюбие тешил, но исполнял долг, а чем действительно гордился, так это успехами детей. Когда консалтинговое агентство Клода исправляло ошибки руководства крупного предприятия, ты распускал хвост, как павлин. Всякий раз, когда ядерный физик Катрин отправлялась инспектировать полигон в Бурже, ты места себе не находил от беспокойства. Ты почивал на лаврах Тьери, когда тот выигрывал процесс. Успех моих книг был в первую очередь твоим — и кто бы тебя за это осудил? Неудачи и провалы мы старались от тебя скрывать, что получалось далеко не всегда, но ты не подавал вида и переживал за нас молча.

* * *

С наступлением темноты количество перевязанных бечевками папок уменьшилось, и дело всей твоей жизни развеялось, как дым. Мы граблями сгребали в костер последние разводы, тяжбы арендаторов, протесты профсоюзов, склоки соседей, груды спасенных жизней и присвоенного имущества. Огонь уравнял воспоминания и химеры, обратив их в единую гору пепла. Тебя удалили с поля, а я выходил на площадку. Ты был счастлив видеть мою книгу на прилавках и наше имя на страницах газет, и все же ощутил, сам того не понимая, болезненный укол, и детские мечты, от которых тебе пришлось отказаться, ожили в последний раз.