Война была объявлена. Между центральным органом РКП(б) газетой «Правда» и «Ленинградской правдой» началась острая полемика. «Правда» разъясняла подтекст обвинений в «аксельродовщине»: ленинградское руководство считает необходимым принимать в партию как можно большее число рабочих. Этим подчеркивалось противостояние «мелкобуржуазному перерождению» партии. А вот первый секретарь Московской организации Николай Угланов, напротив, предложил остановить рост рядов и воспитывать пока нынешний миллион членов. Полемизируя с ленинградцами, «Правда» прибегла к подтасовкам. В качестве «мальчика для битья» был избран Саркис, обидевший в начале года главного редактора газеты Бухарина. Теперь Саркис направил в «Правду» свою статью по вопросу роста рядов, но затем отозвал ее для доработки. Несмотря на это, бухаринцы решили воспользоваться статьей, чтобы унизить Саркиса и в его лице — всю зиновьевскую организацию. «Чтобы показать, до каких высот долетает фантазия некоторых товарищей», они заявили, что Саркис писал: «У нас в партии должно быть 90 процентов всех рабочих!»[177] Но вот конфуз — Саркис, оказывается, предлагал «довести процент рабочих (от станка) в партии до 90 %»[178]. Это предложение было принято Ленинградской парторганизацией. Сделать «рабочую партию» действительно рабочей — это не то же самое, что принимать в партию почти всех рабочих, независимо от их взглядов. «Правда» просто выставила Саркиса глупцом, что вызвало возмущение у ленинградских коммунистов. Полемика между «Правдой» и «Ленинградской правдой» разгорелась не на шутку, стороны дошли до взаимных оскорблений. 9 декабря «Ленинградская правда» уже прямо напала на Угланова: «тов. Угланов не перестает клясться в непоколебимости своей веры в РК». Но на деле он выступает против создания пролетарского костяка в партии, считая, что «рабочий класс для этого еще не созрел»[179]. Одновременно две газеты вели полемику и по поводу идеологических проблем, разделявших Зиновьева и Бухарина. Зиновьевцев атаковали «красные профессора» бухаринской «школы». И здесь методы полемики нельзя признать чистыми. Так, А. Стецкий приписал Г. Сафарову абсурдную с точки зрения марксистов мысль: «по его теории у нас госкапитализм, мы строим государственный капитализм, а не социализм»[180]. Сафаров, вслед за Зиновьевым и Лениным считал, что в стране существует государственный капитализм. Но это не значит, что он, коммунист, считает необходимым его «строить». Зиновьевцы тоже считали нужным строить социализм, но не видели возможным его достроить до победы мировой революции. После таких подлогов естественно, что «левые» считали идеологов «правых» людьми бесчестными. Каменев говорил о школе Бухарина: «Молодежь, которая оформляется в школе Бухарина, представляла бы для нас величину малоинтересную, если бы эта молодежь не получила фактически монополию на политически — литературное представительство партии, если бы фактически в руках этой школы не находилась вся наша печать и все политико — просветительные работы»[181]. Уже через два года монополию отобрали, но школа осталась и продолжала оказывать воздействие на коммунистические умы.

Ленинградские комсомольцы тоже не сидели сложа руки и распространяли среди своих организаций «синюю папку» — подборку статей «правых» с критическими комментариями. По меркам того времени это было типичным проявлением фракционности.

Все эти дискуссии вылились на партию внезапно. Недавние товарищи гвоздили друг друга, и трудно было разобраться, в чем там у них дело. Для большинства коммунистов различие во взглядах между Зиновьевым и Бухариным было слишком сложным. В этих условиях, как и в случае с Троцким, партийная масса предпочла оставаться на стороне начальства: в Ленинграде — на стороне Зиновьева, в остальных регионах — на стороне Сталина и Бухарина. Вне Ленинграда Зиновьева поддержали еще некоторые сотрудники Коминтерна, а также два известных лидера — Каменев и жена Ленина Н. Крупская, связанная с ними старой дружбой и разделявшая старые догматы ленинизма. «Новую оппозицию поддержал кандидат в члены Политбюро, министр финансов Сокольников и зампред Реввоенсовета Михаил Лашевич. Но это было практически все. „Можно только сказать, что все было подготовлено чрезвычайно искусно, — это мы должны признать, — и нас заставили принять бой тогда, когда соотношение сил такое, что бой принять не следует“[182] — признавал Лашевич.

В сложившихся условиях октябрьское „соглашение о мире“ уже ничего не стоило. Накануне съезда Зиновьев потребовал себе права на содоклад, чтобы иметь возможность подробно разъяснить свою позицию. Отказать было нельзя, делегаты могли сочувственно отнестись к идеям „новой оппозиции“, апеллировавшей к привычным для большевиков бедняцким уравнительным лозунгам.

Идеи „новой оппозиции“ были близки взглядам Троцкого, который был возмущен тем, что „вся полоса хозяйственно — политического развития оказалась окрашенной пассивным преклонением перед состоянием крестьянского рынка“[183]. Но, считая Зиновьева и Каменева зарвавшимися чиновниками, памятуя о травле, которую они против него развернули, не мог поддержать этот новый вызов Сталину и правым большевикам: „позиция, занятая ленинградскими верхами, является бюрократическим извращенным выражением политической тревоги наиболее передовой части пролетариата за судьбу нашего хозяйственного развития в целом и за диктатуру пролетариата… Глухой верхушечный пока что характер борьбы придает ее идейным отражениям крайне схематический, доктринерский и даже схоластический характер…, прокладывает себе дорогу обходными путями и путается в абстракциях, воспоминаниях, бесчисленных цитатах“[184]. Вот если Зиновьев признает стратегические идеи Троцкого, откажется от „ленинского“ догматизма, тогда пожалуй.

Троцкого больше интересуют проблемы развития промышленности. Почему бы Сталину, отношения с которым уже полгода ничем не омрачаются, не назначить на это место Троцкого? А раз так, не стоит торопиться с поддержкой оппозиции. Только в конце января, после разгрома „новой оппозиции“, Троцкий понял, что во главе ВСНХ его пока никто ставить не собирается. Тогда он свернул свою работу в этом органе.

А пока Сталин предлагал союз. Накануне съезда он сказал троцкисту Серебрякову: „Я предлагаю вашей фракции помочь нам в деле разгрома зиновьевской оппозиции“. Серебряков, опасаясь провокации, ответил, что фракции нет. „Леонид, — сказа на это Сталин, — я тебя позвал для серьезного разговора. Ты передай своему „старику“ об этом предложении“[185]. Сталин, часто встречавшийся с Троцким на Политбюро, действовал очень осторожно и боялся задать свой вопрос прямо. Помогать ему Троцкий не стал, но и в поддержку Зиновьева не выступил. Нейтрализовав Троцкого, Сталин обеспечил себе победу.