Особенно важна в контексте этой книги политическая активность посадских людей. Как показал С. Ф. Платонов, она была свойственна почти исключительно городам с бойкой хозяйственной и общественной жизнью, в которых московская централизация не успела задавить самоуправление и разрушить прочные связи с сельской округой и другими уездами. Поморье начало подниматься на тушинцев еще до призыва М. В. Скопина-Шуйского. Вологжане, белозерцы, устюжане, каргопольцы, сольвычегодцы, костромичи, галичане, вятчане – жители торгово-промышленного, не знавшего помещичьего землевладения Севера – составили то «мужичье», по презрительному прозванию тушинских воевод, войско, которое не допустило победы «воров» в 1608–1609 гг. Нередко «мужики», не дожидаясь присылки государевых служилых людей, выбирали начальниками своих ратей излюбленных миром людей – так, тотемский отряд возглавлял вдовый священник Третьяк Симакин. На их же деньги содержались шведские наемники, чья роль в снятии «тушинской» блокады с Москвы также очень велика.

Во время формирования Первого ополчения городские миры самостоятельно сообщались между собой, вырабатывая общую программу действий: Рязань – с Нижним, Ярославль – с Новгородом, Кострома – с Казанью… Причем посылаемые грамоты адресовались не от высокого начальства к высокому начальству, переписка шла между обществами разных городов и уездов, в ней фигурировали «дворяне и дети боярские», «головы стрелецкие и казачьи», «земские старосты и целовальники», наконец, «все посадские люди, и пушкари, и стрельцы, и казаки». Дело национального освобождения осознавалось как всесословное. И все это при полном отсутствии рухнувшей как карточный домик властной «вертикали», без вдохновляюще-побуждающего воздействия которой русский человек вроде бы не способен ни на что полезное, а лишь на одно безобразие. Достаточно было призыва патриарха Гермогена. И делалось дело, как правило, быстро и ладно. Так, в Перми получили вести из Устюга о сборе Первого ополчения 9 марта 1611 г., а уже 13 марта оттуда отправились под Москву 150 ратников. «…Десятки уездных объединений на огромной территории России в сжатые сроки двух-трех месяцев сумели достичь договоренности об общих целях движения, выработать план совместных действий, провести мобилизацию военных сил и приступить к его выполнению» (Б. Н. Флоря). А ведь Сигизмунд III, решив захватить русский трон после свержения Василия Шуйского, был уверен, что без царя московиты, развращенные самодержавным «тиранством», не смогут организовать ему сопротивления.

Вскоре у ополчения возник и единый, но не единоличный «руководящий центр» – Совет всей земли, в который вошли делегаты от 25 русских городов. Исполнительным органом Совета стало временное правительство – триумвират П. П. Ляпунова, Д. Т. Трубецкого и И. М. Заруцкого. Была создана и успешно функционировала система административных учреждений – Разрядный, Поместный, Земский и ряд других приказов. Даже после гибели Ляпунова, когда первую скрипку в ополчении стали играть казаки, и Совет, и приказы продолжали осуществлять свою деятельность.

История Второго ополчения, организованного осенью 1611 г. городовым нижегородским советом, состоявшим из воевод, представителей духовенства, дьяков, дворян, детей боярских, голов и земских старост, во главе с «гениальным „выборным человеком“ Кузьмою Мининым» (С. Ф. Платонов), слишком хорошо известна, чтобы ее в очередной раз пересказывать. Отметим только, что руководство Нижегородского ополчения тоже было коллективным (воевода Д. М. Пожарский, Минин, второй воевода И. И. Биркин, дьяк В. Юдин), а в Ярославле, ставшем его центром, возник параллельный Совет всей земли и параллельные приказы. От имени Пожарского в другие города рассылались грамоты, призывавшие направлять в Ярославль «изо всяких людей человека по два, и с ними совет свой отписать, за своими руками». После освобождения Москвы от поляков (октябрь 1612 г.), вплоть до избрания нового царя (февраль 1613 г.), страной управляло коалиционное Земское правительство, состоявшее из лидеров обоих ополчений (Трубецкой, Пожарский, Минин и др., всего 11 человек). Как-то справлялись сами, без монарха – не передрались, подготовили и провели Земский собор, призвавший на трон новую династию.

В прошлой главе мы много говорили об альтернативах в русской истории. Смута за неполное десятилетие явила такую концентрацию альтернатив, какой не было за несколько предшествующих столетий. Что, если бы не разразился страшный голод 1601–1602 гг., а Борис Годунов не скончался скоропостижно и сумел бы утвердить свою династию? Что, если бы первый Лжедмитрий удержался на троне? Что, если бы Болотников вошел в Москву? Что, если бы второй Лжедмитрий одолел Василия Шуйского? Что, если бы Скопин-Шуйский прожил долее и стал наследником дяди или сверг его, вняв призыву Прокопия Ляпунова? Что, если бы Сигизмунд III согласился на воцарение королевича Владислава, а не захотел приватизировать московский трон? Что, если бы у поляков отбило Москву Первое ополчение? Что, если бы на Соборе 1613 г. русским царем избрали шведского принца Карла Филиппа (чьим лоббистом был сам Пожарский)? А ведь все перечисленные возможности были вполне реальны, и только случай помешал их осуществлению. Перспективы большинства из них довольно гадательны, но некоторые намекают и на что-то более-менее определенное.

Ситуация борьбы за власть вынуждала конкурентов искать популярности в обществе, идти навстречу чаяниям тех или иных его слоев. Скажем, в проекте Судебника Лжедмитрия I предполагалось восстановить Юрьев день; воплотилось бы это намерение – бог весть, но само направление мысли показательно. Василий Шуйский, при вступлении на престол, обещал своим подданным соблюдать их права и не допускать царского произвола и целовал крест «всем православным християнам» «на том… что мне, их жалуя, судити истинным праведным судом и без вины ни на кого опалы своея не класти, и недругам никому в неправде не подавати, и от всякого насильства оберегати». Впервые московский монарх давал своим подданным крестоцеловальную запись. «Искони век в Московском государстве такого не важивалося», – дивится летописец (напомним, Иван III принципиально отказался это делать на переговорах с новгородцами). «Эти условия, обеспечивающие праведный суд для людей всех состояний, невольно напоминают знаменитую статью [английской] Великой хартии, которая требует, чтобы ни один свободный человек не был взят и наказан иначе как по суду равных или по закону земли» (Б. Н. Чичерин).

Интересная альтернатива намечалась по поводу отношений центра и регионов. Как уже говорилось, чтобы надежнее контролировать последние, московская власть посылала на воеводство «варягов», не связанных с уездным дворянством. Тушинцы, ища союзников, стали выдвигать воевод из числа местных землевладельцев. Шуйский придерживался традиционной схемы, но и он был вынужден реагировать на вызовы времени, о чем свидетельствовало назначение рязанским воеводой П. Ляпунова. Правда, как только обстановка становилась спокойнее, Прокопия Петровича сразу задвигали во вторые воеводы, а первыми делались московские ставленники. В конечном счете такая непоследовательность стоила царю Василию потери короны. А Ляпунов, не заруби его казаки, мог бы стать примером успешного регионального лидера, по проторенной дорожке которого, глядишь, пошли бы и другие.

Важную демократическую новацию видим в Приговоре Совета всей земли Первого ополчения 30 июня 1611 г. – ополченских воевод и бояр, «избранных всею землею для всяких земских и ратных дел в правительство», при несоответствии занимаемой должности, «вольно… переменити и в то место выбрати иных… хто будет болию к земскому делу пригодится».