— Господи… — Она отставила чашку.

— И только потом стало известно, что он уже потерял на войне трех других братьев. Ему нелегко пришлось, Мэриан, это правда. Хотя это никак не извиняет того, что он сделал.

— Почему? — Она подалась вперед. — Что он сделал?

Я открыл рот, прекрасно понимая, что не готов сейчас ответить на этот вопрос. Да и смогу ли вообще когда-нибудь на него ответить? Ведь рассказать о преступлении Клейтона — это сознаться в моем собственном преступлении. А все связанное с ним я старался держать как можно крепче взаперти, внутри. Я напомнил себе, что я приехал, чтобы вернуть пачку писем. И все.

— А ваш брат… Уилл упоминал про меня в своих письмах? — Жажда знать оказалась сильнее страха перед тем, что он мог ей поведать.

— Да, конечно. — Мне показалось, что она колеблется. — Особенно в ранних. Да, он о вас много писал.

— Неужели? — спросил я, стараясь говорить как можно спокойней. — Приятно слышать.

— Помню, первое письмо пришло всего через пару дней после его приезда в лагерь. Он писал, что на самом деле все вроде бы хорошо, что вас там два взвода по двадцать человек и что его товарищи по взводу, кажется, не блещут интеллектом.

Я засмеялся:

— Что ж, это правда. Боюсь, мы в среднем не страдали избытком образования.

— Потом, во втором письме, всего через несколько дней, он вроде бы слегка пал духом, словно приподнятое настроение выветрилось и он понял, что ждет впереди. Мне было очень жаль его, и я в ответном письме посоветовала ему завести друзей, показать себя с лучшей стороны — ну, вся обычная чепуха, какую пишут совершенно несведущие люди вроде меня, когда не хотят портить себе настроение беспокойством за других.

— По-моему, вы к себе чересчур требовательны, — мягко сказал я.

— Отнюдь. Понимаете, я просто не знала, как быть. Я очень радовалась, что он идет на войну. Это звучит так, как будто я чудовище. Но, Тристан, вы должны понимать, что я тогда была моложе. Нет, конечно, я была моложе, это очевидно. Я имею в виду, что вообще ничего ни о чем не знала. Была одной из тех девиц, которых так презираю.

— А что это за девицы?

— О, вы их видели, Тристан. Вы живете в Лондоне, они там повсюду. Ради бога, вы вернулись домой щеголем в военной форме, не говорите мне, что они не осыпают вас щедрым градом своих милостей.

Я пожал плечами и подлил себе чаю. На этот раз я добавил побольше сахара и принялся медленно размешивать его, наблюдая за водоворотиками в мутно-бурой жидкости.

— Эти девицы, — продолжала она, сердито выдохнув, — они думают, что война — это ужасно весело. Они видят своих братьев и женихов в элегантной военной форме с иголочки. А потом те возвращаются, и форма у них уже не такая новенькая, но, боже мой, какие же наши солдатики красавцы, как они повзрослели! Ну вот, и я была точно такая. Читала письма Уилла и думала: «Но ты, по крайней мере, там!» И готова была отдать что угодно, чтобы самой оказаться там! Я просто не понимала, как там трудно. И до сих пор, наверное, не понимаю в полной мере.

— И обо всем этом он вам писал? — спросил я, надеясь вернуть ее к интересующей меня теме.

— Нет. Я окончательно поняла только после того, как все случилось. Только тогда я осознала всю чудовищность того, что там происходило. Так что в какой-то мере тон писем Уилла меня разочаровывал. Но через некоторое время они стали повеселей, и это меня радовало.

— В самом деле?

— Да. В третьем письме он написал про парня, который занимает соседнюю койку. Лондонец, но все равно неплохой малый.

Я улыбнулся и кивнул, глядя в свою чашку и словно снова слыша: «Ах, Тристан!..»

— Он писал о том, как вы дружите, как нужно человеку, чтобы было с кем поговорить, когда на душе тяжело, и как вы всегда были рядом, готовый подставить плечо. Я радовалась. Я и сейчас этому рада. Он писал, что от этого ему легче — от того, что вы ровесники и оба скучаете по дому.

Я удивился:

— Уилл писал, что я скучаю по дому?

Она подумала несколько секунд и поправилась:

— Не совсем так. Он писал, что вы почти не говорите о доме, но видно, что скучаете. И еще, что в вашем умолчании есть что-то очень грустное.

Я молчал, задумавшись. Интересно, почему Уилл никогда не спрашивал меня об этом в лоб.

— И та история с мистером Вульфом…

— О, он вам и об этом написал?

— Сначала — нет. Потом. О том, что встретил удивительного парня с очень неоднозначными взглядами. И о том, в чем они заключались. Вы, наверное, лучше меня это знаете, так что не буду их пересказывать.

— Не надо.

— Но я видела, что взгляды этого Вульфа заинтересовали Уилла. А потом, после того, как его убили…

— Никто так и не доказал, что Вульфа убили, — раздраженно перебил я.

— Вы считаете, что нет?

— Я знаю только, что доказательств ни у кого не было, — уточнил я, прекрасно понимая, насколько это жалкий ответ.

— Однако мой брат был в этом уверен. Он говорил, что смерть списали на несчастный случай, но сам он не сомневается, что беднягу убили. Он писал, что не знает, кто это сделал — сержант Клейтон, Левый с Правым, кто-то из новобранцев или все вместе. Но в том, что это было убийство, он не сомневался. Они пришли за ним среди ночи, написал он. Тристан, я думаю, именно тогда он и начал меняться. Со смертью Вульфа.

— Да, — согласился я. — В те дни многое происходило. Мы были в ужасном напряжении.

— И тогда беззаботный мальчик, с которым я выросла вместе — мальчик, который, вполне естественно, боялся того, что ждет впереди, — исчез, и появился новый человек, который хотел говорить не о Правом и Левом, а о правом и неправом. — Она улыбнулась своей шутке, но тут же снова сделалась серьезной. — Он просил меня в деталях передавать ему, что пишут газеты о войне, какие дискуссии идут в Парламенте, защищает ли кто-нибудь права человека, считая их, как он выражался, важнее грохота винтовок. Тристан, в этих письмах я его не узнавала. Но меня интересовал этот новый человек, и я старалась помочь. Я рассказывала ему все, что могла, а потом вы оказались во Франции, и он еще сильнее изменился. А потом… но что было дальше, вы и сами знаете.

Я вздохнул, соглашаясь. Мы сидели в молчании — как мне показалось, очень долго — и перебирали наши, такие разные, воспоминания о ее брате и моем друге.

— А он… обо мне он еще что-нибудь писал? — спросил я наконец. Я чувствовал, что подходящий момент для обсуждения писем уже прошел, но, может быть, такой шанс никогда больше не представился бы, а мне необходимо знать.

— Тристан, простите меня… — Она немного смутилась. — Я должна открыть вам одну совершенно жуткую вещь. Не уверена, что следует это делать.

— Пожалуйста, скажите, — взмолился я.