• 09.30 — принят указ Президиума Верховного Совета СССР «О мобилизации военнообязанных по Ленинградскому, Прибалтийскому особому, Западному особому, Киевскому особому, Одесскому, Харьковскому, Орловскому, Московскому, Архангельскому, Уральскому, Сибирскому, Приволжскому, Северо-Кавказскому и Закавказскому военным округам».

•10.00 — в Кремле, в горячке телефонных переговоров, распоряжений кто-то сказал, что надо бы выступить по радио, сказать народу о случившемся, призвать к отпору врагу. Все замолчали и посмотрели на Сталина. Молотов сказал, что нужно выступить, конечно же, Иосифу Виссарионовичу. Сталин довольно долго ходил по кабинету, потом сказал, что рано ему выступать в первый день, будут еще другие возможности, а сегодня пусть выступит Молотов. Текст готовили сообща, Сталин вставил несколько фраз. В своих воспоминаниях (они были опубликованы только в 1988 году) Анастас Микоян писал, что Сталин 22 июня «упорно отказывался» выступить по радио, несмотря на «наши» (членов Политбюро) уговоры. «Сталин был в таком подавленном состоянии, что не знал, что сказать народу», которому обещал мир, а если войну, то на территории противника, писал Микоян.

•12.00 — в военном дневнике начальника Генерального штаба сухопутных сил Германии Франца Гальдера, руководившего нападением на СССР, есть запись о том, что русские «обратились к Японии с просьбой представлять интересы России по вопросам политических и экономических отношений между Россией и Германией и ведут оживленные переговоры по радио с германским министерством иностранных дел». Неужели Сталин спустя 9 часов после нападения верил, что сумеет каким-то образом добиться его отмены?

• 12.00 — по радио прозвучало многократное предупреждение: «Слушайте важное правительственное сообщение!»

•12.15 — заместитель Председателя СНК СССР и нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов (Скрябин), волнуясь и заикаясь больше обычного, сообщил о нападении Германии на СССР: «Сегодня в 4 часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито или ранено более 200 человек». Закончил он свое выступление словами, ставшими знаменитыми: «Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами!» Большая часть выступления Молотова была посвящена доказательству вероломства Германии, нарушившей подписанные договоры, неспровоцированности нападения. Тезис о «вероломстве» потом неизменно повторялся в официальной пропаганде, хотя кто, кроме советского руководства, рискнул бы в то время поверить агрессивным руководителям гитлеровской Германии, тем, кто многократно требовал предоставления «пространства и земли» для Германии за счет «низших рас»? Гитлер, при наличии аналогичных пактов о мире и дружбе, преспокойно нападал на европейские страны, жителей которых, в отличие от жителей СССР, никогда не называл «недочеловеками». Геббельсовская пропаганда постоянно призывала к «крестовому походу против большевизма», но этого как будто не слышали в Кремле. Сам Молотов, будучи наркомом иностранных дел, в 1939 году с жаром принялся за проведение в жизнь новой, прогерманской ориентации внешней политики СССР. Молотов прямо заявлял, что «Германия находится в положении государства, стремящегося к миру»; войну против гитлеризма он просто объявил «преступной» (октябрь 1939-го). Пиком наркомовских игр стало подписание договора с Германией о ненападении и секретного протокола к нему, по которому к СССР были присоединены крупные территории в Прибалтике и в Восточной Европе. Не выдерживает никакой критики также тезис о том, что Германия начала боевые действия без «объявления войны», без «предъявления претензий». Молотов сам сказал в выступлении, что война была объявлена, правда, уже после начала ее — в 5.30 (еще раз повторим: есть данные, что Шуленбург просил о встрече с Молотовым уже в 4.00; нота советскому послу в Берлине была вручена именно в это время). И претензии германской стороны также были вручены Молотову и советскому послу в Берлине Владимиру Деканозову: они были изложены в 3 приложениях к ноте об объявлении войны. Общий их смысл таков: СССР и после заключения германо-советских договоров продолжал через Коминтерн антигерманскую подрывную деятельность; начальник Генштаба Георгий Жуков предложил Югославии оружие против Германии, «что доказано документами, обнаруженными в Белграде», в то же время стремился сблизиться с Румынией для того, чтобы «склонить эту страну к разрыву с Германией»; «эта политика сопровождалась постоянно растущей концентрацией всех имеющихся в наличии русских войск на всем фронте от Балтийского моря до Черного. Полученные в последние несколько дней сообщения не оставляют сомнений в агрессивном характере этих русских концентраций.» (эти приложения к ноте никогда не публиковались в СССР, но после опубликования приложений на Западе их никто и никогда не опровергал). Между прочим, в своем выступлении Молотов все-таки проговорился о том, что правительство Германии предъявило претензии, и, более того, сообщил, какие именно претензии предъявила Германия: «Германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи со средоточением частей Красной армии у восточной германской границы». Молотов должен был бы тут добавить: «наглое вранье», нет никакого сосредоточения, но он, между прочим, не сделал этого.

• Общим настроением воспитанных на предвоенной пропаганде советских людей была уверенность в превосходстве Красной армии и скорой победе над врагом. На ленинградском металлическом заводе рабочие рассуждали: «Ну, за неделю, пожалуй, не кончишь; надо бы до Берлина дойти. Недели 3–4 понадобится. Немецкий рабочий класс обязательно восстанет.» Константин Телегин, служивший в Управлении политпропаганды пограничных войск СССР, вспоминал: «…в первый день войны мы с нетерпением ждали с границы сообщений, что враг не прошел, а там, где прорвался, разгромлен и отброшен назад». В воспоминаниях управляющего делами Совнаркома Якова Чадаева есть рассказ о том, как поздно вечером 22 июня он шел позади Климента Ворошилова и Георгия Маленкова, которые громко говорили о том, что развернувшиеся боевые действия — кратковременная авантюра немцев, которая продлится несколько дней и закончится полным провалом агрессора. Примерно в таком же духе высказывался и Вячеслав Молотов.

• С 13.00 приказом по МПВО Москвы и Московской области в связи с угрозой воздушного нападения в городе и области объявлено угрожаемое положение.

• Около 13.00 — Сталин позвонил Жукову и сказал: «Наши командующие не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями войск и, видимо, несколько растерялись. Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки главного командования. На Западный фронт пошлем Шапошникова и Кулика». Жуков спросил: «А кто же будет осуществлять руководство Генеральным штабом в такой сложной обстановке?» Сталин ответил: «Оставьте за себя Ватутина». Потом несколько раздраженно добавил: «Не теряйте времени, мы тут как-нибудь обойдемся». Через 40 минут Жуков был в воздухе, а к исходу дня — в Киеве.

• 16.45 — из кабинета Сталина вышел последний человек. Больше в этот день он никого не принимал.