И вообще, ежели бы не заповедные лета[26], то о прошлую осень на Юрьев день они бы и единственного крестьянского подворья лишились. Шумил-крестьянин давно уже на сторону смотрит да неподъемный оброк хает. А куда деваться-то? Зубы, что ли, на полку класть? Вот бы Тимофею поскорее подрасти. Кабы он батино место в строевом разряде занял и жалованное получать начал, они бы и вздохнули. Батину броню и оружие Козьма давно уже разобрал, начистил и смазал. Правда, у кольчуги плечо разрублено, а в байдане с левой стороны нескольких пластинок недостает, но денег на кузнеца пока все одно нет.

— Тимоша, да где же ты?! Подь сюды скорее!

Вот ведь незадача! Теперь весь вечер в животе сосать будет. Потому как те три пескарика, что ему на утренней поклевке удалось споймать, им с матерью, дядькой Козьмой да с тремя Тимохиными сестрами на один зуб, а толокна осталось с дюжину горстей. Одна надежда, что уже крапива поспела да Шумил сподобится прислать пару яичек, чтобы было чем заправить крапивные щи… Тимофей нехотя вытащил из воды уду и выбрался из зарослей.

— Ну чего еще? — недовольно буркнул он, поднимаясь по косогору.

— Пошли, — мать ухватила его за плечо, — там гонец из Москвы приехал, подьячий. Дядька Козьма его сейчас привечает. Да не просто так приехал, а по твою душу.

— По мою? — Тимофей остановился и удивленно воззрился на мать. — Как это?

— Да не знаю я, — досадливо повела бровями мать. — Пойдем, там все и узнаешь.

Дядька Козьма ждал его во дворе.

— Ну-тко, паря, иди сюды, — подозвал он Тимофея, едва тот показался в воротах.

Тимофей дядьку Козьму уважал. Еще бы, не крестьянин какой, а настоящий боевой холоп, верный отцов сотоварищ. Когда отец погиб, именно он его похоронил и всю его воинскую сбрую собрал да и домой привез. И ноне их не бросил и помогает чем может, хотя уже не в силе, потому как не раз ранетый и к перемене погоды хворает сильно. И самого Тимофея начал потихоньку к службе приучать, к седлу, к кистеню, как саблю верно держать. Отцов лук Тимофею пока нипочем не натянуть, но вот пистолю, кою батюшка в давнем походе с мертвого свейского всадника снял, он уже огненным боем снаряжать умел. Хотя Козьма сию пистолю не жаловал. Баял, что бьет она недалеко, неметко, да еще и ненадежна дюже для всадника. Пока скачешь, порох с полки-де стрясет, вот и щелкай потом курком впустую. Лук куда лучше. И бьет дальше, и выстрел точнее, и, пока пистолю во второй раз снарядишь, целый колчан стрел выпустить можно…

— Да, дядька Козьма?

— Матушка тебе уже сказала, что к тебе гонец из самой Москвы приехал?

— Ко мне? — удивился Тимофей.

— К тебе, к тебе, — торопливо пояснил боевой холоп. — Смотреть тебя будет. На Москве новое учение учинить захотели, для недорослей дворянских. Подьячий баял, что вместе с самим царевичем обучать их будут. И сейчас таких, как ты, недорослей, кои царевичу по возрасту в соученики годны, по всем волостям посланные дьяки и подьячие смотрят. Кого годным признают — на полный кошт возьмут. Так что ты давай там, постарайся…

На полный кошт? Это было бы здорово. У Тимофея тут же засосало под ложечкой. Небось на царевом коште так голодать не придется…

Подьячий оказался довольно дородным мужчиной. Он сидел в горнице, на почетном месте, в красном углу, под иконами, и лопал толоконную похлебку, запивая ее домашним квасом. Тимоха невольно сглотнул. Ну верно, матушка последнее толокно на гостя извела, ох, теперь-то им поголодовать и придется. Ну ничего, лето начинается, Шумилова корова опять молоко давать начала, скоро грибы-ягоды пойдут, перебедуем — не впервой. Да и крапива опять же поспела…

— Как звать? — хмуря брови, осведомился дьяк.

— Тимох… Тимофей, — поправился дворянский сын.

— Грамоту разумеешь?

— Разумею, — кивнул Тимоха, хотя это утверждение было некоторым преувеличением.

Нет, буквицы он знал и даже складывать их в слова умел, но плохо… Ну кому его было здесь учить? Только матушке. А она сама в сем не шибко тверда была, только по Псалтырю кое-как читала. Хотя и это было редкостью. У них в округе более никто из вдов или женок дворян да детей боярских грамоту не разумел. Да и сами они тоже в сем не слишком веды были. А с другой стороны, спрашивается, зачем служилому сословию эта грамота-то? От стрелы не защитит, от клинка не оборонит, да и от ядра не спрячет. Делом надобно заниматься, делом! Матушка же сим нелегким ремеслом овладела, поелику евойный покойный батюшка, по первости не пожелав отдать ее за Тимохиного отца, отослал ее в монастырь, где она провела с полгода. Там-то ее монахини в грамоте и поднатаскали…

Подьячий зачерпнул ложкой гущину толокна и отправил в рот. Тимофей снова сглотнул. Вот ведь жрет… и как не подавится? Подьячий же, не обращая внимания на голодный взгляд пацана, быстро прикончил миску, облизал ложку и, запустив руку в лежащую на лавке рядом с ним переметную суму, вытащил оттуда книжицу.

— А ну-тко, вот, прочти, — велел он.

Тимофей с некоторым страхом взял книжицу, раскрыл ее и уставился на четкие красивые буквицы. Не то что в матушкином Псалтыре…

— Где читать-то?

— А где откроешь, там и читай.

Тимофей обреченно вздохнул и, хмуря лоб, начал:

— И… ды… а… ага — да! Ры… а… сы… рас… ты… о… ча… — Спустя десять минут он, вспотев, выдал фразу: — И да расточатся врази Его!

Подьячий махнул рукой:

— Ладно, кончай. Понятно все. А цифирь исчислять умеешь?

— Умею, — кивнул Тимофей уже более уверенно.

— Сколько будет семь прибавить девять?

Тимофей снова наморщил лоб и, поднеся к носу пальцы, принялся решать сложную задачу.

— Шашнадцать, — наконец выдал он ответ.

Подьячий одобрительно кивнул и окинул его цепким взглядом.

— А скажи-ка мне, отрок, не болел ли ты лихоманкою али какой иной болезнью?

Тимофей мотнул головой. Со здоровьем у него всегда все было в порядке. Даже когда позапрошлой зимой под лед провалился, так даже юшка из носа не пошла. Может, потому, что завсегда с дядькой Козьмой после парной в прорубь окунался? А дядька Козьма париться любил. Говорил, что от пара — самое здоровье и есть. И зимой баню топил через два дня на третий. Может, еще и потому, что зимой у него частенько ломаные кости да старые раны ныли, а баня ту боль снимала. Да и летом улучал время попариться.