Коршунов снова дернул плечом, показывая, что обсуждать эту тему не намерен. В свою очередь спросил:

– Я думал, проводить обряды могут только настоящие шаманы, с Медеи?

Лордкипанидзе нахмурился.

– Так и есть. Я пока что не шаман, – ученик. Сегодняшний обряд для меня первый, Учитель Мудрости попросил заменить его. Надеюсь, я хорошо справился с работой?

– Ты хорошо справился, друг Валерий, – кивнула Утренняя Роса.

* * *

Когда они вышли из-под купола стойбища, в Москве уже была ночь. Редко в каких окнах домов-сот еще горел свет, поблекла, сменила яркие тона на пастельные уличная иллюминация, исчезли глифы и автогравы с воздушных магистралей. Жилые кварталы города отходили ко сну.

К ночи мороз усилился. И мело уже не только под ногами – ветер то и дело бросал в лицо горсти колючего февральского снега. После влажного тепла стойбища и жара обрядовых костров Тимур мгновенно замерз, синтоновая куртка с капюшоном и унты не спасали. Радовало, что до ближайшей ТЛП-кабинки метров пятьсот идти, не больше.

Зато Утренняя Роса мороза и ветра будто не замечала. Простоволосая, в легких замшевых сапожках, она даже не потрудилась зашнуровать шубку. И рукавички она не признавала. Да и зачем они ей? Рука Тимура, в которой он сжимал ладонь девушки, была горячей от ее прикосновений.

– Как ты не мерзнешь? – не удержавшись, спросил он.

– Меня греет внутренняя сила, – Утренняя Роса тут же выдала общеизвестный постулат.

– Угу, здорово. Мне бы сейчас хоть крошечку такой силы!

– Если хочешь, я могу разделить свою силу с тобой.

– Конечно, хочу! Холодно же.

Медеанка внимательно посмотрела на него.

– Разделение Силы – сложный обряд, к нему нужно готовиться. Узнавание – это первый шаг. Будут еще три. Если ты не передумаешь.

– Ууу, а я надеялся сейчас согреться. Послушай, почему ты предложила поучаствовать в обряде? Для тебя ведь это не шоу, не игра.

Медеанка ответила не сразу. Минуту они шли молча, прежде чем она сказала:

– Возможно – игра, возможно – нет. Ты не медеанец, значит, все зависит от того, как ты отнесешься к обряду.

Теперь пришла очередь Тимура молчать, думать над ответом.

Но долго медлить он не мог – ТЛП-кабинка была уже близко.

– А если я отнесусь серьезно? Если я в самом деле хочу, чтобы ты стала моей девушкой? Это возможно? Или это нелогично и бессмысленно?

Утренняя Роса замедлила шаг. В метре от кабинки и вовсе остановилась.

– В любом нелогичном и бессмысленном поступке есть скрытые логика и смысл. Я подумаю над твоими словами.

Илга читала хорошо, нараспев, смежив нервные веки и слегка покачиваясь в старинном кресле-качалке – единственном предмете обстановки, оставшемся от ее прадеда. Силантьев слушал, затаив дыхание, переводя взгляд с лица самой прекрасной женщины Вселенной, чуть озаренного отблесками живого огня, пробивающимися из-за печной дверцы, на окно, к которому слетались снежные хлопья февральского снегопада. И в самом деле – мело. Пурга, начавшаяся еще в декабре, не унималась весь январь, а уж в феврале сам бог велел мести. Силантьев прилетел в егерский пункт номер семнадцать «Теплый ручей» потому, что не мог уже обходиться без Илги. Не видеть ее, не слышать захватывающие дух глубины ее голоса, не касаться золотых кос – стало просто невыносимо. Он сорвался, едва дождавшись окончания рабочего дня, с двумя бутылками шампанского и охапкой бордовых роз, на лепестках которых еще дрожали капли воды – слезы плачущего от любви сердца. Он гнал свою несчастную, послушную «Ласточку» сквозь метельные струи, и субэл-диспетчеры поминутно уговаривали его не рисковать ни собой, ни машиной, а оставить автограв в Александровке или в Маныште и воспользоваться ближайшей ТЛП-кабинкой. И Силантьев воспользовался бы, будь в «Теплом ручье» кабинка, из которой можно было бы выйти.

Он вывалился из пилотского ложемента, утопая по колено в снегу, добрался до бревенчатого терема, взбежал на крыльцо, постучал. Дверь распахнулась сразу. Илга ждала, хотя он и не предупредил о своем прилете. Вручил ей розы, а шампанское сунул слегка удивленному этим вторжением старшему егерю-охотоведу. Томас Кайрус оказался коренастым, ширококостным мужчиной. В его слегка курчавой бороде хватало седины, а в льдисто-голубом взгляде балтийских глаз – ума и доброжелательности. Кайрус, похоже, знал о чувствах дочери к немолодому вице-секретарю Контакт-Центра и, видимо, относился к этому философски. Взвесив на широких, заскорузлых ладонях пузатые бутылки с золотистыми головками, он немедленно ушел в столовую, оставив возлюбленных наедине. Илга молча смотрела на Силантьева, как щитом заслонившись розами, а он не знал, что сказать – горло перехватило. Тогда самая красивая женщина Вселенной взяла инициативу на себя:

– Здравствуй, Арамис! – прошептала она.

Розы полетели в угол, на скамью, поставленную как раз под злополучным портретом. Илга рванулась к Силантьеву. Он подхватил ее, оторвал от пола, прижался холодными губами к ее – теплым и мягким. Время остановилось. И только когда руки, держащие драгоценный груз, устали, Силантьев поставил Илгу на пол. Обретя опору, она обрела и свойственное ей ироническое отношение к миру. Скомандовала:

– Так, друг вице-секретарь. Вы немедленно отправляетесь в комнату наверху. Умываетесь и причесываетесь. А после спускаетесь в столовую, где вас будет ждать скромный товарищеский ужин в вашу честь, от которого вы уже не отвертитесь. На всякий случай, я попрошу Колю Сапрыкина, и он заблокирует движки всех имеющихся на «точке» средств передвижения, и сегодня удрать вам не удастся.

– И не подумаю, моя королева!

– Исполняйте, сударь.

Он помчался исполнять ее повеление, позабыв спросить, какая именно комната наверху ему отведена. Поднявшись по деревянной лестнице, он обнаружил, что на галерею второго этажа выходит несколько дверей, вместо номеров обозначенных именами. Он прошел вдоль них читая: «Томас», «Николай», «Марыся», «Артур»… Свободной комнаты не было. Дверь с именем Илги была приоткрыта. Силантьева окатило жаром. Он бережно, словно массивная деревянная дверь была хрустальной, приоткрыл ее, переступил непривычно высокий порог. Шкура поликорна на полу, трюмо с высоким зеркалом, таившим зеленоватую глубь, массивная деревянная кровать, застланная периной и увенчанная горкой подушек. Рабочий столик, с отложенным рукодельем, занавески на окне. Светелка – иного слова Силантьев подобрать не мог. Он словно перенесся на сотни лет назад и застыл на пороге, очарованный неподдельной основательностью и подлинностью старины. Лишь через несколько минут Силантьев заметил периферийные устройства терминала Большой Сети в красном углу, ползущего по ковру-шкуре субэл-уборщика и большую объемную фотографию с видом на Холодные пещеры, что висела в изголовье кровати.