– Ба, – вопросы понимания Дина решает оставить без комментариев, – а у тебя есть хна?

– Чего?

– Ну, эта штука для волос красящая.

– И отродясь не было. – Бабушка задирает нос и выпячивает грудь вперед. – Я тебе сто раз говорила, что благородную седину скрывать нечего.

Дина разглядывает бабушку. У той даже к восьмидесяти годам сохранились и стать, и воля, и следы былой красоты. Бабушка не красит ногтей, губ, и волос, но от всего ее облика веет гордостью и каким-то врожденным стилем. А вот Дине этого, увы, не передалось. Нет в ней ни уверенности, ни умения себя подать. И седина у нее не благородная, а крысиная.

– Бабуль, это не тебе, а мне надо покраситься.

– Тебе что? – Бабушка смотрит на внучку удивленной молчаливой рыбой, беспомощно открывая и закрывая рот.

– Да, надо. И не стоит сейчас говорить о красоте души. Давай вспомним Чехова. «В человеке все должно быть прекрасно…» Или Пушкина. Как там? «Быть можно дельным человеком…»

– Дина! – Бабушка придает голосу особую торжественность. Она встает из-за стола, опираясь на трость, и теперь нависает над внучкой мощной скалой. Бабушка тоже отнюдь не худенькая и, поднявшись, заполняет собой все пространство маленькой кухни. – Либо ты все, все мне рассказываешь, либо я тебе не помощник.

– Ладно, – сдается Дина. – Я кое с кем познакомилась, и послезавтра будет что-то вроде свидания.

– Свидание? – радостный всплеск рук. Бабушка почти плюхается назад на стул и, даже не заметив, как он скрипнул и пошатнулся, радостно ждет продолжения.

– Ну, не совсем. Просто мы снова увидимся, и мне бы хотелось хорошо выглядеть.

– Возьми мою шаль. Ту, павловопосадскую. Повяжешь на пальто – будешь нарядно смотреться.

– Мне бы покраситься. – Дине кажется, что она не говорит, а блеет.

– Еще небось и рожу намазать хочешь? – Дина вздрагивает. Услышать от интеллигентнейшей бабушки ругательство можно только в двух случаях. Либо она доведена до крайней степени злости (это и случалось-то за всю жизнь раза три), либо пребывает в эйфории, с которой не может совладать. В мечтах бабушка наверняка уже выдает Дину замуж и нянчится с правнуками. Логично. В кого же тогда Дина со своей манерой улетать из реальности в дальние дали собственных грез? Но бабушка не собирается довольствоваться мечтами, она готова на все, чтобы воплотить их в жизнь. Пусть даже для этого придется поступиться своими контркосметическими принципами. – Ладно, чего не сделаешь ради твоего счастья. Есть тут у меня телефончик. Думала, и не сгодится никогда. Пару месяцев назад, представляешь, с Лидией Антоновной из соседнего подъезда разговорились (на лавочке вместе сидели). То да се. Про погоду, про болячки, про политику, конечно. И таким, знаешь, она приятным собеседником оказалась. Вот чувствую, мой человек. Слышно по речи: умная, образованная, спокойная. И, представляешь, троих детей воспитала. Муж уже двадцать лет назад умер, но дети ее не забывают. И внуки навещают. Я, правда, чаще других только одного вижу. Симпатичный, лет тридцати пяти. Постоянно в джинсиках бегает, и волосы ежиком, но я же понимаю, нынче мода такая. Я вот и спросила:

– Чем ваши дети, внуки занимаются, Лидия Антоновна?

Очевидно ведь, что у такого человека должен быть полный порядок. Так и оказалось. Дочери преподают в художественном училище, обе в свое время Строгановку закончили, а сын – архитектор. Да и внуки не подкачали. Младший на врача учится, средняя книги пишет.

– Писательница?!

– Да нет, историк. Учебники вот выпускает.

– А к вам, наверное, старший чаще других забегает? – спрашиваю.

– Да, – отвечает, – любимец мой, Антошенька. Самый рукастый, самый головастый из всех.

– И чем же он занимается? – Ну, думаю, не иначе как ученый или тоже архитектор, по стопам отца пошел. А она смеется.

– Архитектор, – говорит, – архитектор. Только он лица с прическами конструирует.

– Лица?! – удивляюсь. – Пластический хирург, что ли? При чем же тут прически?

А она смеется, руками машет:

– Что вы?! Какой хирург?! Стилист он у нас.

Бабушка всплескивает руками и повторяет, продолжая удивляться:

– Нет, ну ты представляешь, стилист! Я, конечно, не какая-нибудь там совсем не образованная. Понимаю, что теперь так парикмахеров называют. Но не обижать же человека, не говорить ведь в лицо: «Да, что-то старшенький у вас подкачал». А она, ты только подумай, знай себе улыбается. Еще и листочек вынула. «Сейчас, – говорит, – я вам его телефон напишу. Скажете, что от меня – он не откажет. А просто так, с улицы, к нему попасть сложно, очередь. Да и клиенты все непростые». Нет, Динуль, может, я чего не понимаю, но где это слыхано, чтобы к парикмахеру по знакомству попадали? В мое время пришел в парикмахерскую, отсидел свое – получил желаемое. А тут звонки какие-то, запись.

– Говорят, хороший парикмахер – большое дело. – Дина чувствует, как кожа по всему телу становится гусиной. Она волнуется, как перед экзаменом. Дожила на старости лет до визита к парикмахеру. Вот ведь событие. Она боится выдать свое состояние. А ну как бабушка передумает. Но та тоже загорелась идеей.

– Вот и проверим. – Бабушка почти выбегает в коридор, забывая опираться на трость и подтаскивать волоком больную ногу. Видно, даже разговоры о новой прическе настолько воодушевляют женщин, что они мгновенно забывают и о возрасте, и о хворях. – И куда я задевала этот листочек? – слышится ее ворчание из глубины квартиры. Дина, как маленькая, скрещивает пальцы на удачу. Работает. Бабушка быстро возвращается, сжимая в руке заветную бумажку. – Звоним?

Дина медленно кивает, хотя на самом деле ей хочется кричать: «Ну конечно! Звони быстрее! А вдруг он занят и не придет? Что тогда? Я пропала! Ну, звони же, звони!» Она очень хочет выхватить у бабушки листок и телефонную трубку. Но воспитанные девушки так себя не ведут. Сидят, сложив руки на коленях, и терпеливо ждут своей участи.

Дождалась. Послезавтра в восемь он приедет. Послезавтра гадкий утенок превратится в лебедя. Послезавтра Белоснежка проснется. Послезавтра у грустной сказки случится счастливый финал. Господи, какие глупости связывать будущее с прической и макияжем! Разве этому ее учили? Разве, накрасившись, она станет лучше играть или в разы поумнеет? Конечно нет. Ни чуточки не поумнеет и из школы своей не попадет на сцены концертных залов, но все-таки, оказывается, скучная, пресная жизнь станет слаще. Уже неплохо. Только бы дожить до послезавтра, перед которым притаилось еще такое длинное и ничего не обещающее завтра.

Пятницу Дина провела как сомнамбула. Все делала механически и постоянно смотрела на часы, будто могла силой взгляда заставить стрелки бежать быстрее. Ночь, конечно, провалялась без сна. Ругала себя на чем свет стоит. Надо спать. Спать. И, как обычно в такие моменты, сон даже не думал приходить. Не помогали ни овцы, ни столицы, ни даже кантаты Баха. На столицах она, конечно, включала компьютер, чтобы проверить Кению и Замбию. Постоянно путала Найроби и Лусаку: какой город где? На Бахе и вовсе сдалась. Надела наушники, поставила музыку. Начинаешь считать кантаты, а потом не можешь устоять, чтобы не послушать любимые моменты. К началу седьмого часа утра провалилась в сладкую негу – такую странную в сочетании с мощной музыкой Баха. Естественно, будильник не услышала. Иоганн Себастьян звучит ярче любой электронной записи. Проснулась от какого-то внутреннего толчка без десяти восемь. Едва успела вскочить и метнуться в ванную – звонок. Пришлось так и открыть немытой, нечесаной, неприбранной, в затрапезном халате с этими ужасными заячьими ушами.