А потом мы приехали домой. Было уже десятый час, но Алекс еще не ложился. Они со Стеффи смотрели японский мультфильм по мультипликационному каналу. Огромный киборг уничтожал мегаполис лучами из глаз. Мы вчетвером посмотрели, как плавятся окна небоскреба и стекают по стенам здания, словно слезы. Потом началась реклама печенья, и я выключил телевизор.

— Пора спать, — объявил я, прежде чем кто-нибудь успел возразить.

— Он хорошо себя вел? — с надеждой спросила Джейн.

— Ой, да. Он вдруг чего-то раскапризничался, и я дала ему еще порцию десерта. Без проблем, да, Алекс? — Она пощекотала ему живот, я знал, что это ему не нравится. И все-таки он не стал ворчать — может, потому, что был просто рад, что на него обратили внимание. Казалось, он не больно-то счастлив нас видеть.

Стеффи была уже достаточно взрослая, чтобы водить машину, но только не ночью, поэтому я имел честь ее отвезти. Она жила в Хаймедоу — районе Фэрчестера, где дома походили на пакеты из-под молока, потому что никто не переделал их в типовые симпатичные домики. Она сидела на пассажирском сиденье, и от нее доносился слабый запах перечной мяты и пачулей — новое поколение заново открыло для себя Индию. Ее длинная белая рука лежала на спинке моего сиденья, страстно и по-свойски обнимая его, но я решил, что она просто привыкла так сидеть в машине. В любом случае, у Стеффи был панкующий друг по имени Чед, и пирсинга на нем было гораздо больше, чем на ней.

Когда мы выехали на ее улицу, я увидел, что большинство почтовых ящиков свернуты набок и помяты. Пара ящиков загибалась вверх, как будто принимая почту с небес. Праздник панков в Фэрчестере? Наверное, какие-нибудь старшеклассники хотели самовыразиться. Жалкие попытки ограниченного пригородного вандализма. Я свернул в квартал, где жила Стеффи.

— Кажется, здесь? — Второй или третий справа пакет молока, тот, возле которого стоял совершенно нетронутый почтовый ящик в виде акулы, а извилистая дорожка вела к передней двери, хотя там всего-то было идти полтора метра.

— Ага. Знаете что, мистер Эйслер? — Стеффи наклонилась ко мне, ее губы находились в нескольких сантиметрах от меня. На миг я подумал, что ошибся и сейчас она меня поцелует на прощание.

— Нет, а что?

Спокойно.

— Алекс — самый умный ребенок, с которым мне приходилось сидеть. Но я не знаю, что-то в последнее время с ним творится.

— Вот как? — типичное междометие психиатра. Если бы мы были в моем кабинете, то я бы сидел со сложенными руками и чуть нахмуренным лбом. В машине мне пришлось удовольствоваться тем, что я облокотился на руль.

— Да, сегодня он сказал одну очень странную вещь.

— Правда?

— Он сказал мне, что вы ему не родители.

— А?

— Ага. Он сказал, что его настоящие мама и папа — цыгане.

Ага. Одетые в лохмотья, стоящие у обочины, бедные, но скромные и все же экзотичные — и безумно любящие своего отпрыска. То, что Фрейд называл семейным романом: стойкое убеждение, что тупицы, с которыми ты проводишь детство, никак не могут быть твоими родственниками. Только в данном случае Алекс захотел себе родителей, которые не так много думают о самих себе и меньше спорят.

— Ну, — протянул я, — у бабушки Алекса по материнской линии могло быть немного цыганской крови.

— Правда? Здорово! — С этими словами Стеффи вышла из машины, похлопала акулий ящик, как собаку, и пошла, строго придерживаясь извилистой дорожки до самого крыльца.

Я не отъехал, пока она не вошла в дом. Когда я был в ее возрасте, я всей душой ненавидел эту привычку взрослых — чего они дожидаются? Что в кустах прячется маньяк?

К моему возвращению дверь в комнату Алекса уже была закрыта, и Джейн тоже поднялась в спальню. Я пошел к холодильнику и взял остатки пиццы, разрезанные на звездочки. Интересно, кому это пришло в голову, Стеффи? В раковине торчали кухонные ножницы с томатным соусом на лезвиях. Я съел три звезды, а последнюю принес Джейн на нашем единственном серебряном подносе, доставшемся в наследство от моей бабушки, в которой не текла цыганская кровь.

Джейн уже переоделась в ночную рубашку и читала в кровати «Форбс» — это входило в ее профессиональные обязанности. Она восприняла кусочек пиццы на подносе как полушутку, — так оно и задумывалось.

— Мм, спасибо.

— Алекс думает, что его настоящие родители цыгане, — торжественно произнеся, раздеваясь.

Джейн вздохнула и беспомощно пожала плечами.

— Наверно, так думает и мисс Хардин.

— Я думал, цыгане все время ругаются.

— Это решает дело, или нет? — Она улыбнулась мне особой улыбкой, в которой смешивалось удовольствие и соучастие.

Это взволновало меня, и я наклонился ее поцеловать. Она притянула меня к себе, и ее голая рука обвила мою шею. Когда я нагнулся ниже, она скользнула назад и потянула меня за собой. Через миг мы уже оба лежали на кровати. Я гладил ее плечи. Она вздохнула, это гораздо лучше, чем когда она шипит от раздражения. Но у нас была проблема — мы не понимали, что друг другу нужно. Поэтому, гладя ее руки, я спросил:

— Ты не возражаешь?

— Хм… нет.

Перейдя к ее шее, неторопливо подвигаясь к груди:

— А так?

— Прекрасно. Слушай, тебе не нужно письменное разрешение.

— Я на всякий случай.

Ее рубашка магическим образом распахнулась, когда я стал ласкать ее набухшие соски. Я сжимал ее бедра. Она прижалась ко мне, я опустил руку и стал ласкать ее большим пальцем.

Потом я вспомнил про пласировку. Мне хотелось сделать ей приятное.

— Повыше?

— Нет, так хорошо.

— А так?

— Да, я же говорю.

— А правее не надо?

— Нет.

— Сильнее?

Она вдруг сжала ноги, сдавив мне руку, как цветок в варенье.

— Майкл, это же секс, а не допрос.

— Извини.

Она милостиво разрешила мне продолжить. Через минуту я решил, что буду еще милее, и опустил голову ниже ее талии. Наверно, она не принимала душ с утра, и острый кошачье-рыбный запах окутал мое лицо. Но славному парню все по плечу, и я взялся работать языком.

— Ой, не надо… — прошептала она. — Я, наверно, там противная.

— Нмчм, — пробормотал я, прижатый к ней.

— Что? — Она приподнялась.

Я поднял голову. Мне хотелось быть милым и искренним.

— Ничего. Знаешь, не так уж все запущено.

— Спасибо большое.

— Да все нормально. — Я был готов вернуться к своему спелеологическому занятию, но она откатилась в сторону. — А теперь-то что?

Ее вздох был похож на пар, вырывающийся из трещины.