***

На следующий день ко мне заглянула Елена Николаевна, тоже растроганная до слёз, но улыбающаяся.

— Девочка моя! Я так рада, что ты жива! — воскликнула она, расцеловывая мне лицо.

— Здравствуйте. Да куда я денусь-то… — вздохнула я.

— Костя бы не пережил… — она печально посмотрела мне в глаза. — Он каждый вечер после работы высиживал возле твоей кровати. Поседел весь…

— Я вот думаю: а вдруг я инвалидом останусь… — высказала я тревожные мысли. — Не хочется мне, чтобы Костя гробил себе жизнь рядом со мной.

— Что ты такое говоришь! — переменилась в лице Елена Николаевна. — Костя тебя так любит! Да и мы быстро поставим тебя на ноги.

Я не стала спорить. К тому же в палату вошёл Костя.

Он поздоровался со свекровью, поцеловал меня, но почему-то не в губы, а в лоб. Как покойника. Постеснялся что ли?

— Наташенька, может, тебе чего-нибудь хочется? — спросила Елена Николаевна. — В больнице кормят не очень, а я могу принести, мне только в радость.

— Ага, — призналась я. — Сочу халатика с петропом и укрушкой, — попросила я. — Ой…

Женщина заулыбалась.

— Не переживай, я тебя поняла, — ответила она и поспешила распрощаться, оставив нас с Костей наедине.

— Как ты? — поинтересовался он.

— Нормально. Ты не волнуйся, я постараюсь выздороветь. Я ни за что не останусь инвалидом. Обещаю.

Как только мои друзья по скалодрому узнали, что я пришла в себя и от скуки готова болтать даже с собственными парализованными ногами, ко мне сразу заявились Саша с Игорем.

— Слава богу, ты жива! — Саша хотела обнять меня, но я лежала на койке кулем, поэтому она побоялась навредить мне. — Мне так жаль… Это ужасно.

— Надеюсь, я скоро встану на ноги, и происшествие забудется, — улыбнулась я. — Как-то стрёмно целыми сутками лежать здесь.

— Ничего, мы тебя поднимем на ноги. Ты ещё покажешь салагам на скалодроме, на что способна.

Я кивнула, но внутри у меня возникло то самое неприятное предощущение конца. Скалодром был моей отдушиной, где я поверила, что я — это не просто мелкая воришка, а талантливый человек с большим потенциалом. Это место, где меня поддержали и подарили мне свою дружбу, порой странную, но искреннюю. Но многие хорошие вещи однажды заканчиваются. Наверное, наша компашка скоро развалится. Пришло время сменить приоритеты. Всех ждёт новый этап жизни.

А если честно, то с травмами позвоночника в двух местах я вряд ли смогу «показать салагам». Я и руку-то в кулак сжать не могу. Только вот Саше об этом говорить не за чем.

Ладно, что это мы о грустном?

На следующий день меня навестили не только Саша с Игорем, но и Толик, и Ярик с Людмилкой. Как их пятерых пропустили ко мне в палату, загадка, но я обрадовалась.

Толик чувствовал себя не в своей тарелке и стоял чуть поодаль, неловко улыбаясь. О чем со мной поговорить, он не знал, да я и не настаивала на общении.

Ярик каким-то чудом откосил от весеннего призыва и весь цвёл и пах. Причём второе — буквально.

— Чем это таким воняет? — подозрительно прищурила глаза Саша. — Ярик, ты бзднул?

— Да не, ты чего? Я всего лишь веселящего газа пустил, — признался он.

— Фу! — воскликнула Саша.

Игорь ринулся к спасительному окну. Толик ретировался ко входу в палату, поближе к коридорному воздуху. Людмилка отошла, но веселящий газ на неё уже, по-видимому, подействовал, она хихикала и игриво помахивала ладошкой перед носом. Саша фукала и громко возмущалась.

— Сами виноваты! — защищался виновник переполоха. — Мы сюда не на поминки пришли, нечего тут изображать чопорность и светить кислыми минами!

— Окно не открывается шире, чем на проветривание, — доложил Игорь. — Механизм сломан.

Второго окна в моём индивидуальном номере не было.

— О-о-о… — пары газа долетели и до меня, и я закрыла рот ладонью, а мои ноги задрыгались от негодования.

«Стоп, что?! — возопило моё шокированное сознание. — Я, что, шевелюсь? Я шевелюсь!»

Видимо, мой шок спрятался где-то глубоко внутри, и друзья не заметили перемен во мне.

— Дыша-а-ать мно-о-ой… — протянул Ярик, и откуда ни возьмись взялась его извечная, изрисованная похабными символами, гитара.

Игорь тем временем отбежал к двери, потеснил Толика и движениями «открыть-закрыть» экстренно проветривал помещение.

Ярик прислонился спиной к стене, взял первый аккорд и запел:

Со всего размаху

Я вступил в какаху.

Натерпелся страху,

В куче я говна…

Ты прости, Натаха,

Что я принёс какаху.

Но знай, что эту песню

Пою я для тебя!

Людмилка поддержала своего ненаглядного аплодисментами, все остальные подавили смешки.

А мне захотелось плакать. От радости. От исцеления, которое принесло мне бескультурное поведение вечно позитивно заряженного Ярика (а я-то мечтала исцелиться от поцелуя любви). От осознания неумолимо ускользающего в прошлое момента. От сожаления, что скоро наша компашка развалится. От всего сразу.

***

Несмотря на то, что гости ко мне шастали исправно, Костя вёл себя странно, и даже более чем.

Первое, в чём заключалась странность, — когда я продемонстрировала ему вернувшуюся способность управлять конечностями, он расплакался, но как-то не радостно. Нет, он, конечно, сказал, что это прекрасная новость, и он рад, а глаза были грустные.

Второе: он стал появляться не каждый день. Ссылался на горы работы, какие-то дела, усталость…

Третье: он избегал поцелуев и вообще прикосновений. Неужели разочаровался во мне? Или ему стукнуло в голову, что он до сих пор любит Юлю, первую жену? Я-то, назойливая такая, не померла. Цепляюсь за жизнь, шутки шучу, с друзьями посиделки (полежалки) устраиваю…

Жива.

Для важного разговора по душам я подготовилась: самостоятельно села и, несмотря на боль, постаралась держать спину прямо.

— Костя? В чём дело? Ты как-то странно на меня смотришь. Как на живого мертвеца.

— Не выдумывай, — мотнул он головой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Так ты объясни мне, чтобы я не выдумывала, — ответила я. — Я же вижу, что что-то не так.