— Как всегда, говоришь дело. Готовь охоту и посылай от моего имени к Темгрюку. Не кого попало, а знатного чтобы.

Охоту готовить — не вопрос. Она всегда готова. И на соколиную в один миг изготовятся соколятники, и с борзыми да гончими, если готовы собаки у псарей, только слово молви, а вот с посланцем к князю Темгрюку — закавыка. Перворядные посчитают унизительным такое поручение, захудалого пошли — Иван Грозный может разгневаться, а он, Малюта Скуратов, не настолько ещё твёрд у трона, чтобы прощались ему промашки.

«Думного дьяка Михайлова определю», — нашёл выход Малюта Скуратов и успокоился.

В урочный час в усадьбу, где гостевал князь Темгрюк, въехал целый поезд, возглавил который лично Малюта Скуратов. Для князя — красавец саврасый в золочёном оголовье под бархатным седлом с аксамитовой попоной, шитой жемчугом; слугам, тоже добрые кони, а княжне — коляска. Лёгкая, обитая изнутри медвежьей шкурой, поверх которой на мягком сиденье — текинский мягкошёрстный ковёр.

Глянула княжна на коляску, сверкнула недовольно очами, на миг, конечно, и тут же с мягкой капризностью:

— Я бы лучше — в седле. Горские женщины...

Не дослушал Малюта Скуратов княжну, — ветром его сдуло с вороного дончака.

— Садись.

Она буквально впорхнула в седло. Лёгкая. Гибкая. Сердце у Малюты захлебнулось: он хорошо знал норов своего коня, который беспрекословно подчинялся только ему — сейчас закусит удила, и долго ли до греха непоправимого? Он, однако, не успел даже обозвать себя олухом царя небесного за свой безрассудный порыв, как тревога сместилась удивлением: княжна похлопала по шее всхрапнувшего было коня, готового закусить удила, нежной ручкой и проворковала: «Какой ты нетерпеливый. Погоди, поскачем ещё. Дай срок», и конь стал послушней телёнка.

— Он — твой! — восторженно воскликнул Малюта Скуратов. — Мой тебе подарок.

Малюте подвели нового коня, и вот уже отец с дочерью, а на голову поотстав от них и сам Малюта, загорцевали впереди поезда, который взял путь на Воробьёвы горы.

Иван Грозный сгорал от нетерпения лицезреть княжну, но он принуждал себя оставаться в светлой палате, намереваясь встретить своих гостей именно в ней; когда же ему доложили, что княжна едет не в коляске, а верхом на вороном дончаке рядом с отцом и Малютой Скуратовым, царь не выдержал и вышел на крыльцо.

Поезд въехал во двор, приблизился к царскому теремному дворцу — княжна первой спорхнула с седла, и с поклоном:

— Здравствуй, государь великой России!

У Ивана Грозного едва не потекли слюнки. Он не обращал уже внимания на поклон самого князя Темгрюка, слушал его приветствия вполуха, хотя понимал, что ведёт себя как болван, но ничего поделать с собой не мог. Прошло лишь какое-то время, прежде чем он обрёл своё царское величие.

Пировали до полуночи. Вопреки всем приличиям, княжна сидела за царским столом. Даже её отцу определили следующее за дочерью место. Иван Грозный осушал кубок за кубком, как и Малюта Скуратов, но оба выглядели совершенно трезвыми, да и на охоту не припозднились — выехали как и положено, едва заалела зорька. На утренний лет пернатых.

До Щукинской поймы дорысили быстро, и вот уже — соколы в деле. У княжны, как и у всех охотников, свой сокол. Настоящий соколина. На загляденье. Бил он легко не только утку и гуся, но и лебедя. Радоваться бы княжне, любуясь стремительной силой сокола, однако по всему было видно, что большого удовольствия княжна от подобной охоты не испытывает. Иван Васильевич даже спросил:

— Не нравится?

— Ничего. Потешно.

— Отчего же куксишься?

— Мне по душе скакать, а не стоять, ожидая, когда поднесут добычу сокола к ногам твоего коня. Да и конь повода просит.

— Ладно. Завтра затравим лису. Послезавтра за зайцами погоняемся.

Скачка бешеная, как выяснилось, — стихия юной девы. Слилась она с конём. А тот, вроде бы вполне понимая состояние новой хозяйки, стелется по полю вслед за гончими.

Но что примечательно, даже в самый разгар погони княжна не опережала царского аргамака.

Вроде бы рядом скакала, бок о бок, и всё же её конь, чуточку, на полголовы, отставал. И это не мог не заметить Иван Грозный, ублажая себя мыслью, что красавица жена станет уважать его царское достоинство.

Всего три дня провели гости на Воробьёвых горах, где устроен был выезд на пернатых, охота на лису и погоня за зайцами, а на вечерней трапезе Иван Васильевич объявил своё решение:

— Беру под свою руку тебя, владетельный князь, а дочь твою в жёны. Завтра митрополит окрестит её в православие, послезавтра — свадьба.

— Отдаю тебе дочь свою с великой радостью, — вдохновенно заговорил князь Темгрюк. — Без всякого сомнения оставляю её в твоих руках, мой государь. Сам же, погостив в меру, вернусь домой. Отбиваться от алчных соседей.

— С несколькими тысячами детей боярских ты поедешь. Я построю крепости, где ты укажешь. Надёжней станет безопасность моих украин.

Вот и весь итог переговоров, которые так долго тянул Малюта Скуратов, видя в том свою великую выгоду. Теперь он ликовал. Но в ликовании том не обошлось без примеси горести: жаль всё же терять такую красу — она могла бы быть его женой, а не женой Ивана Грозного.

«Ладно. Долог путь к счастью, но одолим».

Всё закрутилось в нетерпеливости, как мельничный жёрнов под напором полой воды. Митрополит Макарий уже на следующий день по приезде княжны в Кремль стал её восприемником из купели, дав ей имя Мария. Вызвался учить её Закону. После, конечно, свадьбы.

Свадьба тоже не задержалась. Прошла пышно. С соблюдением всех христианских, густо перемешанных со славянскими, обычаев: молодых кормили куриными грудками, обсыпали овсом и пшеницей, провожая после венчания в опочивальню, а в самою спальню прежде молодых пустили петуха. Гордого петушиной красотой. Горластого.

Угодил Малюта Скуратов Ивану Грозному. Крепко угодил и стал вхож даже в его опочивальню без всяких докладов. Во дворец же царицы — пока ни шагу. Подоспеет то время. Пока же нужно ковать железо, пока оно горячее. Начать проводить в жизнь замысленное, обращая государя в свою веру, в послушного ему самовластца. По мелочам пусть тешит своё царское величие, важные же дела как прежде действовал по воле Адашева с Сильвестром, теперь решает по его подсказке, пока что думного дворянина. Малюта Скуратов давно понял, что Иван Васильевич Грозный пусть и крут и заносчив, но по сути дела — ведомый. Вспыльчивость его, непредсказуемость — тоже от неспособности самостоятельно управлять державой; хотя вроде бы от природы он не обделён умом и смекалистостью. Был Малюта умным, дальновидным и, главное, очень хитрым и коварным выразителем чаяний нового, набиравшего силу сословия — дворянства. Программа ясная, как божий день: прихлопнуть боярство и самим стать властвующим классом. И чем чёрт не шутит, пока Бог спит: занять престол. А тут, как считал Малюта, ему равных нет, хотя желающих хоть отбавляй.