– Лёш, как тебе не стыдно, а? Девушка твоего сына, а ты о чем думаешь?

– Марин, да я ж чисто теоретически! Я ж ничего такого!

– Иди уже, теоретик! На, неси пироги. Да не съешь все по дороге! – ругая мужа, она сама как раз думала о том же: и как это у Ирочки с Ванькой все получилось – при такой разнице в росте?

Наконец расселись кто куда, а дети бегали на посылках, разнося взрослым пироги и прочие закуски. Ваня с Ирой сидели рядом, с другого бока к Ире пристроился Лёсик, Ирочка обняла его и поцеловала: до чего же трогательный мальчик, просто чудо! Ксения разливала чай для желающих, а Юля с Мариной пили красное вино.

– Марин, я выпью глоточек, а? Для куража?

– Ну ладно, только не увлекайся. – И Марина сама налила ему полбокала. Он скроил жалобную физиономию – обижают, мол! – выпил и взял гитару:

– Ну что? Концерт по заявкам? Марин, или, может, мы с тобой начнем?

– Лёш, да ты что, я еще мало выпила. Потом, попозже.

– У папы слух абсолютный, а мама не фальшивит, только когда выпьет немножко, – сказал Ванька на ухо Ирочке и наскоро поцеловал ее, пока никто не видел. Ирочка взглянула на него с обожанием. Но Марина видела, хотя и не смотрела. Видела – и сердце ее болезненно сжималось: она узнавала в Ирочке себя, свою безумную зацикленность на Лёшке, свою зависимость от него. Марина видела, что Ваня совсем не так трепетно относится к девушке, как в свое время его отец относился к ней – влюблен, да. Но и только. «Слишком молод, – думала Марина, Душа еще не созрела. Да, не так просто все будет…» Тут Леший ударил по струнам и так лихо раскатился голосом: «Живет моя отрада в высоком терему! А в терем тот высокий…»

Марина, смеясь, сказала, Юле:

– Ты посмотри, как хвост распустил. Это он перед Ванькиной девочкой выпендривается.

– Прелестная девочка. Только, боюсь, будут сложности.

– Да я уж вижу.

– Митя мой с Ванькой говорил, предупреждал, просил быть поосторожней. Очень влюблена, страшно прямо. Как бы они…

– Юль, уже.

– Да ты что? Не беременна, нет?

– Говорят, нет. Ладно, будем как-то разруливать. Что ж теперь делать.

А Ванька в это время объяснял Ирочке, что это Мусина песня. Папа всегда поет для каждого свою. А отец как раз завел новую:

– Ксения Викентьевна, ваша любимая! Муся, давай!

Маруся подсела к отцу, и они запели на два голоса:

«Глядя на луч пурпурного заката, стояли мы на берегу Невы, вы руку жали мне, промчался без возврата тот сладкий миг, его забыли вы…»

У Маруси был грудной теплый голос, как бы женский вариант отцовского, и пели они слаженно, очень красиво, одинаково поводя бровями и глядя друг на друга одинаковыми черными глазами.

– Какой у тебя отец! Влюбиться можно. – Ирочка смотрела на Алексея с восторгом.

– Да, орел! Это он сейчас немножко сдал, после инфаркта…

– Ты так на него похож! Хотя он черный, а ты светлый, но похож! А ты не поешь?

– Нет. У меня ни голоса, ни слуха. Вон, Муся поет, хватит с нас.

Но пела, как оказалось, не только Муся.

– А сейчас – сюрприз! Вернее, два. Сначала – Юля. Давай!

Юля легко поднялась с диванчика и села рядом с Лёшкой. Марина изумилась: Юля еще никогда не пела одна, всегда только подпевала. Леший сыграл вступление, кивнул – Юля, прикрыв глаза, начала:

«Он говорил мне, будь ты моею, и стану жить я, страстью сгорая…»

Марина одобрительно покивала головой, догадавшись, что Юля с Лёшкой спелись в мастерской при галерее – Леший всегда пел, работая. Голос у Юли был не сильный, но красивый – она скорее выговаривала, чем пела, но очень чисто попадала в мелодию. Леший вторил ей. Они закончили под аплодисменты, а Митя громко и заливисто свистнул. Юля шутливо раскланялась и уселась рядом с Мариной, которая ее расцеловала.

– Подожди, что сейчас будет.

К отцу вышла Сонечка. Отец кивнул ей, заиграл, и Сонечка так широко и раздольно разлилась своим еще детским, но очень сильным и звучным голосом, что все просто ахнули:

«На Муромской дорожке стояли три сосны. Я с миленьким прощалась до будущей весны!»

Сонечка пела очень серьезно. Маленькая, крепенькая, с двумя торчащими косичками, она стояла, расставив ножки и выпятив животик – взрослые вытирали слезы от смеха, но поражались:

– Голос-то какой, голос!

– Прямо Русланова!

– Ну, девка! Молодец!

Леший сиял – это он подготовил с Сонечкой сюрприз для мамы.

– Песню она сама выбрала, – шепнул он смеющейся Марине, пока Сонечка, переходя от одного слушателя к другому, получала заслуженные похвалы и поцелуи. Подошла и к Ирочке, та тоже ее расцеловала в жаркие щечки. Тут же прилез и Саня: «А меня? И я хочу!» Пришлось целовать и Саньку.

– Тсс! Тихо!

Леший заиграл проигрыш, и Ваня прошептал Ирочке:

– Сейчас мама петь будет. Это их с папой песня, особенная. Еще одна есть, папа поет для мамы, но редко. Не знаю, будет ли сегодня…

Марина повернулась, чтобы видеть Лешего. Она улыбалась и качала головой: «Ой, не вытяну!» Они пели, глядя в глаза друг другу, свое коронное «Утро туманное», вспоминая, как всегда, тот день, когда впервые осознали, как сильно любят друг друга. Ирочка смотрела, замерев: что-то происходило между ними, непонятное, но ощутимое всеми присутствующими – словно возникло и тихо разгорелось слабое сияние. И вдруг Ирочка догадалась: «Они же разговаривают! Глазами! Без слов».

– Ну да, разговаривают, – подтвердил Ванька: оказывается, Ирочка произнесла это вслух. – Они такие, особенно мама. Умеет без слов. И всегда все знает. Она у нас особенная.

– Как это?

– Трудно объяснить. Ты сама поймешь, потом.

– Вань, а сколько лет они вместе? Лет двадцать? Если Мусе восемнадцать?

– Ну да, наверно. А что?

– Двадцать лет, а как молодожены. Ты посмотри!

Романс закончился, но Леший с Мариной еще смотрели друг на друга, потом Марина взяла его руку и поднесла к губам, а Леший обнял ее и поцеловал.

– Руку ему целует! – Ира была потрясена: впервые в жизни она ощущала чужую любовь как какое-то физическое явление, как жар от костра или солнца.

– Ой, слушай! Папа все-таки будет это петь!

Леший закрыл глаза, а Марина села так, чтобы никто не видел ее лица:

«Ландыш, ландыш белоснежный, розан аленький… Каждый говорил ей нежно: «Моя маленькая!»

Марина замерла, улыбаясь сквозь слезы: это была их с Лешкой песня – именно так он признался ей в любви! Первую Лёшкину выставку праздновали… Когда ж это было? Двадцать три года назад! Марина вспомнила, как сидела за столом рядом со своим тогдашним любовником, Вадимом Дымариком, а Леший пел, глядя ей в глаза: «Каждый говорил ей нежно: «Моя маленькая! Ликом – чистая иконка, пеньем – пеночка… И качал ее тихонько на коленочках…» Алексей пел, а Марина обмирала от любви, так неожиданно обрушившейся на них. Пять лет! Пять долгих лет пришлось им идти к общему счастью! И сколько всего уместилось в эти страшные пять лет: смерть матери Марины и смерть Вадима, в которой она считала себя виноватой. Развод Лешего и добровольный отказ от ребенка, который оказался чужим, а ведь Лёшка безумно любил Риту… Лешкино пьянство и ее попытка самоубийства. Они спасли друг друга, вытащили из черного омута, построили свой дом, такой надежный и уютный! Дом, который чуть было не рухнул из-за измены Лешего. Пока Алексей пел, вся жизнь пробежала перед глазами Марины. Наконец затих последний звук гитары. Все молчали. Леший тихо сказал: