– Надо было! Ну какой же ты идиот!!!

– То есть ты врала, что меня любишь?

– У-у-у-у! – прорычала девочка-эльф. – Уйди-и-и-и!!! Видеть тебя не могу!!!

Такое большое количество восклицательных знаков наконец подействовало на Васю, и он, потемнев лицом, поднялся со стула, на который его по приходе усадила вежливая Альбинка.

– Я его урою! – тихо сказал он, и это прозвучало так убедительно, что в комнате сначала повисла замогильная тишина, а потом ее, как ножом, взрезал крик Сонечки:

– Не-е-е-ет! Васька, не вздумай! Не трогай его! Хочешь, буду жить с тобой, как жена… как ты хотел… Только не трогай его!!!

Сонечка повисла на плече слесаря Половцева, преданно заглядывая ему в лицо. Вася досадливо стряхнул ее с себя уже вполне могучей ладонью, как всуе прицепившегося бледного насекомого-богомола, и, гремя своими «железобетонными трубами», выбежал из квартиры. Сонечка в рыданиях забилась на диване. На Альбинку страшно было смотреть.

Общего между Коньковым-младшим и Васей Половцевым не было ничего. Даниил был брюнетом с яркими карими глазами, а Вася русоголовым и сероглазым. По законам Менделя, ребенок Сонечки и Конькова, скорее всего, должен был бы родиться темненьким в папочку. Ребенок Половцева просто обязан был быть светлоглазым блондином. Это еще хоть как-то можно было бы списать на Сонечку, но она явно боялась, что, кроме масти, ребенок Половцева может получить и вздернутый веселенький носик, которого не было ни у нее, ни у Даниила. Возможно, Коньков этого ничего и не заметил бы, но рисковать Сонечка не хотела и решилась на потраву. А мы с Альбинкой, своевольно вклинившись в ее комбинацию, только подыграли. Она получила возможность все свалить на нас, на неделикатных взрослых дур, которые грязными сапогами прошлись по неокрепшей юношеской психике.

Потом мы узнали, что на той училищной тусовке все действительно здорово напились и даже пробовали курить травку. Немудрено, что Даниил ничего не помнил, вот он и поверил всему, что нагородили ему мы вместе с Сонечкой. Оказалось правдой и то, что она ему и раньше нравилась своей нетрадиционной белокожестью, белоголовостью и нежным серебристым голоском. Девочка-эльф… Вот вам и девочка-эльф!

Но это все мы узнали потом, а после ухода Васи Альбинка потребовала от дочери объяснений. Сонечка рыдала белугой и кричала, что если мать от нее не отстанет со своими идиотскими расспросами, то она перережет себе вены. Я думала, что Альбинка испугается, потому что только что еле-еле выходила дочь после выкидыша и большой кровопотери, но она повела себя совершенно неожиданным для меня образом.

– Режь, – спокойно сказала она. – Папины лезвия лежат в серванте, в коробочке из-под халвы. Они острые. Закаленная сталь. Только имей в виду, тебя похоронят за оградой кладбища, а я никогда не приду на твою могилу.

После этой краткой, но очень выразительной речи Альбинка скрылась от рыдающей дочери в кухне. Я последовала за ней. Мы прикрыли дверь, чтобы не слышать воплей Сонечки, и молча выпили по стопарику дюбаревской водки.

– А Вася ничего, – после довольно продолжительного молчания сказала я. – Симпатичный. А если бы еще и штаны подтянул…

– Да, жаль Васю, – ответила Альбинка.

– А за Сонечку не переживай! Она не станет себе ничего резать, вот увидишь! Она еще не одну комбинацию состряпает, а замуж выйдет не меньше чем за французского посланника. Хотя, может, еще и за Даниила.

– Я ей не дам!

– Неужели расскажешь ему?

– Расскажу!

– Зачем?

– Затем!

Я не удовлетворилась Альбинкиным ответом, но решила больше ее не терзать вопросами и своими замечаниями по поводу и без. Мы еще разик молча выпили, и я поехала домой.

Альбинка сдержала свое обещание, и семейство Коньковых было поставлено в известность обо всем происшедшем. Коньков-младший с дюбаревского подоконника с презрением отвалил, к великой радости их с Сонечкой буйноволосой однокурсницы Кристинки Рябцевой. Сама Сонечка, которой уже больше не имело смысла прикидываться мотыльком и девочкой-эльфом, ничего себе не перерезала, а очень решительно перенесла документы из своего училища в какое-то другое.

Что касается Конькова-старшего, то он, умудренный жизненным опытом, понимал, что мать за дочь не ответчица и что даже на очень хорошей яблоне могут иногда плодиться яблоки с гнильцой. Он продолжал ухаживать за Альбинкой, но она вынести его ухаживаний не смогла. Ей было очень стыдно за дочь, и постоянно видеть в качестве напоминания о ее мерзком поступке лицо Константина Ильича она не хотела.

Другое дело новгородский даугавпилсец. Он опять вошел к Альбинке в фавор, потому что перед ним можно было не стыдиться.

Кстати, если бы Дюбарев был собственной дочерью, то в предложенных ей жизнью обстоятельствах он поступил бы точно так же.

Таким образом, все вернулось на круги своя: Валерий Георгиевич к Хозяйке, Ромочка – поближе к Альбинке, и даже Вася Половцев по-прежнему крутился возле Сонечки. Друг степей и подворотен – грозный половец оказался не таким уж грозным и вовсе не злопамятным. Он слегка подтянул свои «трубы», зарастил бритый затылок и время от времени (кстати, довольно часто) предлагал бывшей девочке-эльфу руку, сердце и даже главную свою драгоценность – гематитовый крест с надежной бычьей шеи. Сонечка по-прежнему кочевряжилась и взбрыкивала, но с каждым днем все слабее. Я поняла, что погорячилась с французским посланником. Думаю, ко Дню Снятия Блокады Вася ее уломает. Ну, в крайнем случае, к Международному женскому дню 8 Марта. А если не выгорит, то к Первому мая – уж точно.

Можно считать, что и я вернулась на некую точку отсчета. Я как бы снова побыла немножко замужем и вышла из «замужа» обратно. Состояние должно бы быть мне знакомым, но я его не узнавала. Мир вокруг меня померк и поблек. Я даже предложила Альбинке еще разок подкраситься под баклажан, потому что она показалась мне несколько вылинявшей. Альбинка покрутила пальцем у виска и предложила провериться у окулиста.

Особенно тяжко было на работе. Главный мужчина моей жизни сидел за соседним компьютером и никак на меня не реагировал. Прошло уже больше месяца с того времени, когда я вручила Хозяйке Медной горы торт с коньяком от сотрудников. Валера так и не сказал мне ни слова. Я ему – тоже.

Юлия Владимировна не могла нарадоваться на мой почасовой рост как специалиста своего дела, а я все чаще и чаще подумывала о смене работы. Поэтому начала покупать газеты типа «Биржа труда» и «Профессия», но долгими одинокими вечерами просматривала длинные колонки все еще довольно бессмысленно, потому что уходить из бюро боялась. Уйду – больше никогда его не увижу. НИКОГДА! Смогу ли я с этим жить?

Однажды вечером я опять задержалась на рабочем месте, что стало уже доброй традицией. Выключив компьютер, я немного подумала над тем, стоит ли накрасить губы, потом решила, что, пожалуй, сойдет и так, и отправилась в наш «еврогардероб». Зайдя за шкаф, вскрикнула от неожиданности. На тумбе у зеркала сидел Беспрозванных.