– Павел, – обратился я к Кирмасу, – видишь, я совсем сдал… Теперь поведешь группу ты.

Павел внимательно посмотрел на меня, хотел возразить, но промолчал.

Нашли несколько кустов на бровке глубокого оврага. И там остановились на дневку. Овраг был очень глубокий и широкий. На противоположной от нас стороне, метрах в ста, параллельно ему, проходила дорога. Кусты не очень надежно скрывали нас, но на поиск более надежного места не было времени. Я лежал и ждал, когда ребята уснут, чтобы никто не помешал мне уйти из жизни. Но усталость и болезнь взяли свое, и я уснул.

Проснулся я рано утром. Сразу вспомнил о своем намерении. Посмотрел на своих товарищей – они уже тоже не спали.

«Упустил время! – с огорчением подумал я. – Теперь придется ждать до следующей ночи. Теперь я уже не позволю себе уснуть».

Посмотрел на небо. Там весело и ярко сияла моя звезда. Глядя на нее, я не подумал, а почувствовал, что с жизнью мне расставаться рано, что, пока дышу, буду бороться. И устыдился своей вчерашней слабости.

Булат Нурдинов притащил из ближайшего села ком бумаги.

– Немцы уходят из станицы, – весело сообщил он.

– А это зачем? – спросил Кирмас, указав на бумагу.

– Это хорошая бумага. Сладкая!

Кирмас попробовал.

– Действительно, сладкая.

Нурлиев торжествовал:

– Смотрю – бочка из-под меда. Полез, а она обложена бумагой. Попробовал на вкус – сладкая. Ну, думаю, пойдет!

Разрезали бумагу на количество едоков и съели. Кое-кто даже повеселел.

– Бумажка что надо!

– Это ты сейчас говоришь. Посмотрим, что будет потом…

Но и потом бумага не вызвала нежелательных последствий.

Часов около двенадцати мы услышали пулеметную стрельбу. Она приближалась. На дороге по ту сторону оврага появились две полуторки. Они мчались на большой скорости. На брезенте одной из них полоскались от ветра красные кресты. Вслед за ними появились несколько немецких мотоциклов. Они мчались за машинами. Недалеко от нас машины затормозили, из них выскочили несколько человек и побежали в сторону оврага. Мотоциклисты открыли огонь по бегущим и ни один из них не добежал до оврага. Затем, окружив машины, немцы стали выгонять из них раненых. Вслед за ними вытащили сестер. Потом немцы подожгли обе полуторки. Из горящих машин слышались крики. Тех, кто вышел из машин, под дулами автоматов подвели к оврагу и открыли по ним огонь. Оставшихся в живых сбрасывали в овраг. Самый, казалось, спокойный из нас, Георгий Кондрашов не выдержал.

– Варвары! Гады! – закричал он, схватил винтовку и хотел стрелять.

Что он мог сделать на таком расстоянии против автоматчиков – непонятно. Пришлось связать Жору и воспользоваться кляпом. Он только погубил бы нас: наших патронов хватило бы на один-два выстрела. Нервы начинали сдавать. Многие ребята плакали. А немцы не мстили – они просто выполняли привычную работу. Расправившись с ранеными, они посадили в коляски женщин и укатили на своих мотоциклах.

Описать это нет ни возможности, ни сил. Вспоминая это, я и сейчас весь дрожу. Самое невыносимое было в том, что, наблюдая все это, мы ничем не могли помочь несчастным, даже помешать расправе над ранеными.

Я умышленно перечислил только факты, никак не комментируя их. Пусть читатель, обладающий способностью к состраданию, сам представит, что тогда пережил каждый из нас.

После отъезда мотоциклистов мы решили спуститься на дно оврага и пройти к месту расправы. Мы надеялись найти там кого-нибудь из живых. Нашли только одного сержанта, раненного в грудь. При дыхании из его раны, шипя, вырывался воздух. Остальные были мертвы. Раненого сержанта принесли в наше расположение. Булат Нурдинов вспомнил, что видел в станице оставленный госпиталь, и пошел туда в надежде найти медикаменты. Возвратился он с несколькими бинтами и рассказал, что одна женщина согласилась принять раненного сержанта.

Я плохо помню, что было в станице. Знаю, что раненого спрятали в подвале. Мне дали две вареных картофелины, величиной с орех. Помню, что Кирмас расспрашивал женщину, как нам добраться до Дона. Я слышал, но не понимал ее ответов.

– Оставьте меня здесь, – попросил я.

– Не выдумывай! – возразил Кирмас.

– Я все равно не дойду.

– Поможем. Дойдешь.

Три ночи мы добирались до станицы Пятиизбянки, где, по сведениям Фроси, не было немцев. Мне было трудно идти, я снова падал, но Павел и Жора взяли на себя мою амуницию и помогали мне. Я был не один ослабевший: еще двух вели под руки, подбадривали словом. Когда у нас сил идти дальше не хватало, все останавливались и ждали, пока мы не сможем встать на ноги. Мне никогда не забыть, как в темноте я почувствовал, что кто-то вкладывает мне в рот что-то твердое и сладкое. Я понял: сахар! Небольшой кусочек сахара. Но как он был мне тогда дорог! Не думаю, что он помог мне, но тогда я заплакал.

Мы уже входили в Пятиизбянку, когда услыхали гул многих моторов и вынуждены были залечь. В станицу входили немцы. В полной темноте проехало несколько штабных машин. Мы уже были готовы выйти к Дону, но появились крытые грузовики с пехотой. Мы снова залегли. Через закрытые картоном фары грузовиков пробивались узкие полоски света, едва освещая дорогу. Где-то «пропели» катюши, и довольно близко от нас, у машин с пехотой, стали рваться снаряды. Осколки долетали и до нас. Было бы обидно, пройдя больше двухсот километров по вражеской территории, погибнуть здесь от своих снарядов, но мы почему-то надеялись, что наши нас не заденут. Когда, наконец, обстрел кончился и все успокоилось, мы поднялись и быстро, насколько хватало сил, побежали туда, где, по описаниям Фроси, можно было выйти к Дону.

Светало. Вот он – широкий овраг с пологими краями. По его днищу меня почти потащили вперед, По пути попадались огороды. Кое-кто стал искать на них съестное, но Кирмас торопил: «Скорей! Скорей!» И вдруг скомандовал: «Стой!» В этой команде не было необходимости, все и так залегли.

На нашем пути оказался мост, перекинутый через овраг. По мосту не торопясь ходил немец. Даже я видел его силуэт на фоне неба. Павел прижал мою голову к земле.

Кто-то пополз снимать часового (потом я узнал, что это были Семен Кошарный и Балаян). Все напряженно ждали. Наконец Павел сказал:

– Молодцы ребята! – ухватив меня за рукав, потащил к реке.

– Не плескать! Входить в воду тихо! – распоряжался он вполголоса и, торопясь, надевал на меня какой-то пояс.

– Что это? – прошептал я.

– Пустые фляги. Тебе без них не доплыть, – сказал Павел. – Теперь можешь входить.

– Балаян! А ты чего стоишь? – спросил кто-то.

– Я не умею плавать…

– Как?

– Боюсь…

– Не бойся. Поможем!