Таня чуть ли не с рождения внушала дочке: «Не покупайся, деточка, ни на возвышенные фразы, ни на эффектные жесты. Не слишком верь, когда пытаются давить на жалость. Обычно за всем этим скрываются холодный расчёт, лицемерие и любовь к лёгким путям в достижении цели. А главное, ты даже не сразу поймёшь, что тобой просто попользовались».

И Эмберли прониклась, уж точно – судя по тому, насколько часто она заявляла матери: «Никогда не буду такой, как ты!» И правильно, детка! И правильно. Беги отсюда, пока есть шанс. Не становись такой.

Каждый достоин лучшего и большего и способен достигнуть этого, если не станет просто сидеть и ждать, а будет настойчиво и уверенно двигаться к намеченной цели, несмотря на трудности и преграды. Когда-то Таня думала, что и она на такое способна, только вот путь выбрала неудачный: преграда на нём оказалась непреодолимой и повисла камнем на шее. Плыви, конечно, если хочешь, только ведь всё равно утянет на дно, да так там и осядешь на всю жизнь. А в единственный выходной на неделе будешь неприкаянно мотаться по собственному дому, не зная, чем заняться, и время от времени думать о недопитой бутылке портвейна на полке в холодильнике. Хотя, может, заботливая доченька её давно уже выкинула.

Обычно Эмберли не вмешивалась с Танину жизнь, наоборот, силилась от неё отгородиться как можно надёжнее, словно боялась, что та схожа с заразой – не примешь меры, запросто сможешь подцепить. Присутствие Шелдона старалась не замечать, будто тот не живой человек, а призрак. Ну, прошмыгнёт мимо, овеет парами вечного похмелья, да и черт с ним. Дочь даже не смотрит в его сторону. И когда видит в руках у матери бутылку, тоже ничего не говорит, только презрительно щурится. Зато наткнувшись на спиртное, когда одна дома, обязательно тайком оттащит в мусорный бак или выльет прямо в раковину. И Таня не устраивает скандалов по этому поводу – ей даже приятно, что дочь хоть как-то о ней заботится.

Таня стояла и бездумно пялилась в окно на противоположную сторону улицы – на дом, точно такой же, как у них. Впечатление, словно вглядываешься в отражение и, если хорошенько присмотришься, увидишь силуэт за оконным стеклом − женщину, весьма потрёпанную жизнью, но до сих пор держащую марку и, несмотря на жёсткие пинки от «щедрой» судьбы, сохраняющую насмешливую улыбку. По крайней мере, пытающуюся ее сохранять.

Сверху что-то грохнуло. Кажется, в комнате Эмберли. А потом воцарилась тишина – ни шороха, ни единого звука. И Таня забеспокоилась.

Дочь в последнее время ведёт себя слишком уж странно, и с каждым днём становится все труднее предположить, что ещё следует от нее ожидать. Заблокировать дверь в комнату комодом, чтобы закрыть доступ для всякого, даже для неё, для собственной матери, в необъяснимом порыве раздражения грохнуть об пол свой ненаглядный комп ‒ вполне в её нынешнем духе. Но, что сильнее всего настораживает, по-прежнему ничем не нарушаемая неживая тишина.

Таня, не выдержала и устремилась вверх по лестнице, подошла к двери, почти прислонилась к ней, поинтересовалась громко:

‒ Эм! Что там у тебя? Всё в порядке?

Молчание. Всё так же, ни малейшего звука изнутри. Таня подёргала ручку ‒ не заперто.

‒ Эм! Я вхожу.

И не дожидаясь ответа, она распахнула дверь.

Первое, что увидела ‒ валяющийся на полу стул. Значит, это он упал. Возле него ‒ рюкзак и высыпавшиеся из него вещи: тетрадки, ручки, карандаши. И над всем этим мелким разгромом стояла дочь, смотрела перед собой широко распахнутыми глазами и беззвучно шевелила неестественно бледными губами. Её руки, сжимавшие небольшой клочок бумаги, крупно дрожали. Или, скорее, тряслись, ходили ходуном, словно по ним пропускали ток.

‒ Эмбер!

Дочь снова пошевелила губами, и опять звука не получилось, хотя она явно что-то произнесла.

Таню тоже тряхнуло, будто и ей достался электрический разряд:

‒ Детка, милая! ‒ Уже не на шутку перепугавшись, она подскочила к дочери, ухватила её за плечи, качнула. ‒ Да что с тобой?

Губы Эмберли задвигались в очередной раз, но теперь Таня разобрала.

‒ Это не я.

Да что за кошмар?! Мысли в голове проносились, словно осенние листья, гонимые сильным ветром. Целый поток! Но обозначились и вырвались наружу, наверное, самые глупые из возможных:

‒ Почему не ты? А кто?

Эмберли дернулась, отшатнулась, выкрикнула отчаянно:

‒ Я не могла! Я не стала бы! Это точно не я!

Таня опешила, всплеснула руками:

‒ Да о чём ты?

‒ Я бы не стала писать такое! И я бы ни за что так не сделала! – продолжала выкрикивать Эмберли. И взгляд её тоже кричал: «Ты мне веришь? Ты мне веришь?» − Это кто-то нарочно! Подсунул! Мне! – Она всхлипнула судорожно и произнесла почти умоляюще: − Мама, а к нам не заходил кто-нибудь из посторонних?

‒ Никто не заходил, ‒ пробормотала Таня, совершенно сбитая с толку. ‒ Кроме Шелдона. Но… ‒ Она не стала договаривать. К чему отвечать на вопросы, значимость и смысл которых ей абсолютно непонятен? ‒ Эмберли, дорогая! Да о чём ты вообще говоришь?

‒ Это не моё. Я не писала этого. Я не могла. Откуда оно взялось? ‒ дочь протянула тот самый клочок бумаги, который всё время, до последнего момента, крепко сжимала в руке.

Тане на автомате забрала его, зачастила, как можно убедительнее:

‒ Если ты так считаешь, то, конечно, не твоё. Конечно, не писала. Успокойся, милая. ‒ Она смяла листок, поскорее засунула его в карман брюк, с глаз долой. ‒ Всё хорошо, Эмбер. Никто ведь не утверждает обратного. Не ты – значит, не ты.

Таня подошла к дочери, осторожно обняла, боясь, что та опять отшатнётся, но Эмберли, почувствовав её прикосновение, обмякла, привалилась, словно с трудом держалась на ногах.

− Всё, дорогая, успокойся, успокойся, − вкрадчиво шептала Таня, ласково поглаживая ту по спине. – Я с тобой. Никого постороннего нет. Всё хорошо. Вот так. – Она потянула дочь в сторону кровати. – Присядь. А лучше приляг. Я принесу тебе воды. Всё хорошо. Всё у нас с тобой хорошо.

Эмберли не сопротивлялась, позволила довести себя до кровати, послушно уселась, сжалась в комок.

− Сейчас схожу за водой, − доложила Таня. Посмотрела вопросительно, дождалась подтверждающего кивка.

Но принесла она не только наполненный стакан, а еще и блистер с красными капсулами – успокоительное, которое сама частенько принимала. Подобного добра в доме всегда было предостаточно, порой даже больше, чем еды.

Дочь по-прежнему не возражала: покорно проглотила таблетку, смиренно улеглась. Таня накрыла её пледом, нерешительно дрогнувшей рукой прикоснулась к волосам, провела по ним, почувствовала давно забытую нежности.

− Теперь попробуй поспать, – почти пропела. Да так и осталась сидеть рядом, пока не убедилась, что Эмберли заснула, параллельно перебирая в голове мысли, пытаясь разобраться в том, что произошло.