— Во всяком случае, в описи личных вещей их нет, — продолжал Рюстен. — Кто-нибудь осматривал мусорный контейнер?

— Да, мы его забрали. На кухне нашли совсем немного мусора. — Все старались внести свой вклад в развитие этой версии.

— У нее наверху повсюду был мусор. — Анита постоянно вспоминала запущенные комнаты второго этажа.

— Никаких батареек мы не находили, — рявкнул Трульсен, — ни наверху, ни внизу! — Его надежды на то, что расследование будет легким и ясным, рушились прямо на глазах.

— Ладно, тогда можно сделать следующие выводы. — Рюстен вопросительно посмотрел на нее, будто просил разрешения сыграть с ее козыря. Она была слишком поглощена собственными мыслями, чтобы беспокоиться об этом. — Из параллельного телефона Лидии Хаммерсенг вытащили батарейки. Это может означать, что кто-то не хотел, чтобы она слушала разговоры по основной линии. Однако возможно, это сделали, чтобы не дать ей позвонить и попросить кого-нибудь о помощи.

— Или и то и другое! — Анита почти кричала. Она не могла больше оставаться равнодушной: она словно чувствовала тот же страх, что и Лидия Хаммерсенг в свои последние дни и часы.

— Или и то и другое, — рассудительно кивнул Рюстен, — и тогда нам остается проверить только один момент, и мы уже сможем делать выводы по этому печальному делу. — Он взглянул на Трульсена, но руководитель следствия разглядывал свои ногти. — Инвалидный лифт, — сказал Рюстен.

Все остальные посмотрели на него.

— Мы должны выяснить, работал ли он. Ты ничего не знаешь?

Не поднимая глаз, Трульсен покачал головой:

— Датская фирма-производитель обещала дать ответ еще неделю назад. Но там были праздники, и поэтому…

— Они должны ответить срочно. — В голосе Рюстена, обычно доброжелательном, не было и намека на вопросительные интонации. Теперь он отдавал приказания. — Если выяснится, что кто-то вытащил батарейки из телефона Лидии и испортил механизм инвалидного лифта, у нас на руках, без сомнений, окажется дело об убийстве. О двойном убийстве.

Никто не возражал. До конца совещания говорили мало, потом разбрелись кто куда, а сам Трульсен направился к кабинету начальства, чтобы доложить Моене о развитии расследования по делу Хаммерсенгов. Его походка не была особенно уверенной.

Подозреваемые…

Анита Хегг оторвала взгляд от окна, где сверкающее майское солнце окрашивало небо в белый цвет, а Мьёсу превращало в ярко-голубое зеркало, и вновь уставилась в пустую столешницу. Как раз сейчас она хотела бы, чтобы перед ней лежало множество отчетов, заметок, архивных папок и фотографий — чего-то, что убеждало бы ее в том, что, изучив такой обширный материал, она наткнется на сведения, проясняющие дело Хаммерсенгов. Однако бумаги на ее столе не залеживались: всю бумажную работу она старалась переделать побыстрее. Особенно она усердствовала в последние дни. Она повторно просмотрела отчет об обыске на вилле Скугли, но в результате смогла только выписать на одинокий лист бумаги четыре-пять сиротливых строчек, которые были похожи на отпечатки воробьиных лапок на снегу.

Следы обуви.

Отпечатки пальцев на оружии (только его), на инвалидной коляске (только ее).

Социальный работник (установление его/ее личности).

Телефонные разговоры.

Враги.

Над последним пунктом она раздумывала довольно долго: какие враги могли быть у супругов Хаммерсенг? У двоих стариков, которых, согласно общим отзывам, одинаково любили, да, более того — почитали (когда в разговоре о Хаммерсенгах употребляли это старомодное словечко, оно тут же наполнялось смыслом) и вокруг которых вертелась в свое время городская культурная и общественная жизнь? Тогда она взяла ручку и подписала внизу это печальное определение: подозреваемые…

Ей не сразу пришел в голову фильм, который они недавно смотрели с Юнфинном (и воспоминания об этом совершенно обычном вечере наполнили ее душу умиротворением: тем вечером напряжение между ними еще не возросло, претензии не были высказаны, а время одиноких размышлений еще не наступило). «Подозреваемые» — это слово запомнилось ей потому, что оно на удивление точно отражало принцип работы следователя. Они не разгадывают великих загадок. Большинство дел об убийстве очевидно с самого начала. Как правило, первое впечатление — определяющее, а предполагаемая версия оказывается верной. Безжалостная обширная статистика показывает, что предумышленные убийства совершаются членами семьи. Твои злейшие враги — это твои родственники… Лидия и Георг Хаммерсенг умерли, а их ближайшие родственники, сын Клаус и дочь Ханне, пропали. Бесследно исчезли. Даже неутомимый Кронберг потерял след. Он уверяет их, что не сдастся ни в коем случае, однако пока все следы брата и сестры утеряны. Может, именно здесь и стоило поднапрячься, ведь маловероятно, что это чудовищное преступление — дело рук постороннего? Следов взлома в доме не обнаружено, а также ясно, что никто не рылся в поисках ценных вещей. А если даже допустить возможность убийства с целью ограбления, то почему грабители убили только одного из супругов, оставив другого в живых?

Она подняла голову, и ей захотелось, чтобы солнце проникло в каждую клеточку ее тела. Разве можно сидеть сейчас взаперти и размышлять об ужасном убийстве, когда на улице такая погода? Через силу сосредоточившись, она вернулась к действительности. К подозреваемым.

Она в какой-то степени представляла, из-за чего в семье Хаммерсенг случались ссоры. Ей хорошо запомнилась история, которую Юнфинн рассказал почти неделю назад и которую она вначале сочла чепухой, история о стычке Клауса Хаммерсенга с его отцом, произошедшей прилюдно, в читальном зале университетской библиотеки. Ссора о выборе профессии — это одно дело, а вот сообщение о том, что Клаус гомик, о чем Юнфинн поведал ей той ночью, опустошив перед этим полбутылки водки, действительно потрясло ее. Она ничего не имела против геев, но рассказ Юнфинна, ее верного возлюбленного, заставил ее задуматься: а каким образом он сам узнал об этом? С тех пор она больше не затрагивала этой темы. Всем своим поведением он, казалось, просил не напоминать ему о той сумбурной ночи. Словно, по его мнению, его опьянение и бормотанье были уже сами по себе достаточным объяснением. Возможно, так оно и было. Возможно, ей следовало подавить недовольство и смириться с тем, что она может чего-то не знать о жизни своего возлюбленного. А может, ей и не следует знать? После той ночи отношения между ними, казалось, наладились. С ним стало проще общаться. Каждый день он приходил домой первым и готовил ужин — даже проявлял определенную изобретательность (салат рукола с маринованными креветками, о Господи!). Тем не менее недосказанность, на подсознательном уровне, не давала ей покоя, прицепилась, как репей: почему именно он, и никто иной, наплел одноклассникам о сексуальных предпочтениях Клауса Хаммерсенга? И была ли в этом хоть доля правды? Сплетни о «голубизне» появляются легко и благодатно распространяются среди молодежи. А что, если это правда?..