И одновременно это была шутка. Стоило их телам соприкоснуться, они отстранялись. Сходились — приоткрывали рты и дразняще проводили языком по губам — и снова прядали друг от друга, изображая томление. На Кэт была кофточка с короткими рукавами из чесаной шерсти, удобная для кормящей матери благодаря низкому треугольному вырезу и застежке на пуговицах впереди. Когда в следующий раз они сошлись, партнер Кэт поднял руку, словно защищался, и обратной стороной ладони и обнаженным запястьем провел по ее набухшей под электризующейся шерстью груди. От этого движения они запнулись и чуть не бросили танцевать. Но все-таки продолжили, хотя у Кэт от слабости подкашивались ноги.

Она услышала, как ее зовут: «Миссис Мэйберри! Миссис Мэйберри!»

Это была нянечка, она стояла на середине лестницы, ведущей к дому Моники. Кэт остановилась. Покачиваясь, она прошла между танцорами. В темноте она спрыгнула с пристани и поковыляла по песку. Она знала, что партнер ее идет за ней, она слышала, как он тоже спрыгнул следом. Кэт уже изготовилась подставить ему губы или шею. Но он схватил ее за бедра, развернул к себе, упал на колени и поцеловал ее прямо в промежность сквозь хлопковые трусы. Потом легко вскочил, что было странно для такого крупного мужчины, и в тот же миг они развернулись спинами друг к другу. Кэт поспешила к свету и пошла по ступенькам в дом Моники. Тяжело дыша и цепляясь за перилла, как старуха. Нянечка ждала в кухне.

— О, ваш муж, — сказала она. — Ваш муж как раз пришел с бутылочкой. Я не знала, как вы договорились, могла бы и не кричать.

Кэт вошла в гостиную Моники. Свет туда попадал только из коридора и кухни, но она могла рассмотреть, что это настоящая гостиная, не переделанная веранда, как у нее и у Сонье. Там стояли современный скандинавский журнальный столик и красиво обитая мебель, а окна скрывали шторы. Кент сидел в кресле и кормил Ноэль сцеженным молоком из бутылочки.

— Привет, — сказал он тихо, хотя Ноэль сосала так яростно, что даже не могла дремать. — Я подумал, что это хорошая идея, — сказал он, — на случай если ты выпьешь.

— Нет же, — сказала Кэт. — Я не пила.

Она сжала груди, чтобы проверить их наполненность, но зашевелившаяся шерсть дала ей такой заряд сладострастия, что она не смогла сжать сильнее.

— Ну вот, теперь давай ты, если хочешь, — сказал Кент.

Она села на краешек дивана, наклонившись вперед, изнывая от желания спросить его, как он зашел в дом — с парадного входа или с черного? Как пришел — по дорожке или по пляжу? Если он шел по берегу, то не мог не видеть танцующих на причале. Но там танцевало так много людей, что он вряд ли мог различить отдельных танцоров. Так или иначе, нянечка ее заметила. И он наверняка слышал, как она ее зовет. И тогда посмотрел, кому она, собственно, кричит. Но это если он шел по берегу. А если шел по дорожке и вошел в дом по коридору, а не через кухню, то вообще не видел танцующих.

— Ты услышал, как она меня зовет? — спросила Кэт. — И поэтому пошел домой за бутылочкой?

— Я заранее подумал об этом, — ответил Кент. — Подумал, что время пришло.

Он приподнял бутылочку, чтобы посмотреть, сколько высосала Ноэль.

— Голодная, — отметил он.

— Да, — кивнула она.

— Ну вот, теперь у тебя есть возможность. Если хочешь надраться.

— А ты сейчас? Уже надрался?

— Я свою долю получил, — сказал он. — Давай, если хочешь. Развлекись.

Она подумала, что его бахвальство звучит печально и притворно. Наверно, он видел, как она танцует. Иначе спросил бы, что она сделала со своим лицом.

— Я лучше подожду, пока ты закончишь.

Он нахмурился, глядя на ребенка, поднял бутылочку повыше.

— Почти закончил, — сказал он, — теперь ты, если хочешь.

— Мне надо в туалет, — сказала Кэт.

А в туалете у Моники, как она и ожидала, было полно гигиенических салфеток. Она открыла горячую воду, намочила лицо и стала тереть, намачивала и терла, то и дело смывая в унитаз комки черных и фиолетовых салфеток.

IV

Посреди второго бокала, когда Кент разглагольствовал о поразительном, воистину оскорбительном росте цен на недвижимость в западном Ванкувере, Сонье сказала:

— Знаете ли, у меня есть теория.

— Эти наши прежние обиталища, — сказал он. — Они давным-давно сгинули, как в песне поется. Даже не знаю, сколько вам за него дадут. Просто собственность. Под снос.

Так что это за теория у нее? О ценах на недвижимость?

Нет. Это касалось Коттара. Она не верила, что он мертв.

— Да, сначала я поверила, — сказала она. — Мне и в голову не приходило сомневаться. И вдруг я проснулась и поняла, что это может не соответствовать действительности. Вообще не соответствовать действительности. Исходя из обстоятельств, — сказала она.

Ей написал врач. Из Джакарты. И вот оно — ей написал человек, назвавшийся врачом. Он сообщил, что Коттар умер, и сказал от чего, привел медицинский термин, она забыла какой. Да и не важно, просто инфекционная болезнь. Но откуда уверенность, что это настоящий доктор? Но если даже и доктор, то откуда она знает, что он говорил правду? Коттару не составило бы труда познакомиться с доктором. Подружиться с ним. Каких только друзей у него не было.

— Или даже приплатить ему, — добавила она. — Такое тоже вполне вероятно.

— А зачем ему это понадобилось? — спросил Кент.

— Он был бы не первым врачом, совершившим подобное. Может, ему деньги нужны были на содержание больницы для бедных, откуда нам знать. А может, для себя. Доктора не святые.

— Нет, — возразил Кент. — Я о Коттаре. Зачем это Коттару. Да и были ли у него деньги?

— Нет. Совсем не было, но… я не знаю. Это только гипотеза теперь. Деньги. И я была там. Я была там, заботясь о его матери. И он знал, что я никогда ее не брошу. Так что все было хорошо. Правда, все было хорошо, — сказала она. — Я очень любила Делию. Она меня совсем не тяготила. Я, наверно, была создана заботиться о ней, а не быть замужем за Коттаром. И вот знаете что странно — Делия тоже так думала. О Коттаре. Те же самые подозрения у нее были. И она никогда со мной ими не делилась. Каждая из нас боялась разбить сердце другой. Но однажды вечером, незадолго до ее ухода, я читала ей детектив, там действие происходило в Гонконге, и она сказала: «Может, и Коттар сейчас там. В Гонконге». Она сказала, что надеется, что не огорчила меня. Тогда я рассказала ей, что я думаю, и она засмеялась. Мы смеялись вместе. Ждешь, что убитая горем мать станет жаловаться, как ее единственный ребенок сбежал и бросил ее, — но не тут-то было. Может, не все старики такие. По-настоящему старые. Горе их больше не убивает. Они, наверно, догадались, что оно того не стоит. Он знал, что я позабочусь о ней, хотя, вероятно, не представлял, как долго, — сказала Сонье. — Хотелось бы показать вам письмо доктора, да я его выбросила. Все это было довольно глупо, но я тогда обезумела. Я не представляла себе, как буду жить. Не знала, что мне делать дальше, какие запрашивать документы, или просто попросить прислать справку о смерти или хоть что-нибудь. Я потом только до этого додумалась, но и тогда у меня не было никакого адреса. Я не могла написать в американское посольство, потому что это были люди, с которыми Коттар хотел иметь дело в последнюю очередь. И он не был гражданином Канады. Может, он даже жил там под чужим именем. Там могло быть ложное опознание личности. Фальшивый паспорт. Он намекал на нечто подобное. И этим он тоже привлекал меня, отчасти.