Зато подарки дарит.

«Господи, за что?!» – в отчаянии воззвал Саша. Господь, явившийся воображению почему-то в облике Янки Маасы, беззвучно ответил: «А ты как думаешь?»

Катаешься как сыр в масле, дуралей?

А тебя ножичком исподтишка – на ломтики, на ломти…

– …Я хочу поднять этот тост за нашего дорогого Борислава Олеговича! Здоровья вам, Борислав Олегович, хорошего настроения и толковых подчиненных! А мудрости желать не стану: куда ж еще?! Больше просто не бывает!

Улыбается шеф, благодарит, руку с рюмкой тянет. Глаз острый щурит. Врешь ты все, мил-дружок Маленин, думает. Насквозь тебя вижу. Дураком старым меня считаешь, подсидеть надеешься, на теплое место метишь. Ври, Сашок, да смотри, не завирайся. Были б у тебя мозги и удача – пришлось бы выкинуть талисман на помойку. К счастью, обделила тебя судьба. Одно и дала: фарт немереный и вранья с три короба.

Это хорошо.

Брехливой собаке Бог клыки стачивает.

Захар, сука поганая, что ж ты со мной сделал?! Откуда взялся на мою голову со своими откровениями?! Жил бы себе, как раньше, поживал, плевал в потолок… Трахал бы Лильку по субботам, с друзьями водку пил, Танька бы вид делала, что ничего не замечает, – а я б и вправду не замечал… Подавиться тебе, Захар, и твоей правдой, и твоим враньем! Убить тебя хотели? Правильно хотели! Я тебя, козла, поймаю – сам придушу!

От душевного расстройства Саша извлек из багажника бутылку красного «Ахашени», со злостью вырвал пробку, едва не сломав штопор, – и залпом выхлебал добрых полбутылки прямо из горлышка.

Скрипнули ворота.

– Саня! Они… Спрячь меня!

У ворот стоял трясущийся Захар. Лицо его было в крови.

* * *

– Ты что, совсем придурок?! Они же сюда за тобой явятся… и меня, как свидетеля…

– Они не видели!.. Я побежал, а они… Саня, кажется, они друг друга перестреляли!

Далекие петарды получили объяснение. А желание придушить однокашника собственными руками – новый импульс.

– Точно не видели?

– Точно! Клянусь!

– Ладно. – Саша выглянул за ворота. Вроде и правда тихо. – Сходи к умывальнику, ополоснись. Потом расскажешь.

Из сбивчивого рассказа Захара выяснилось следующее. На полпути к станции его встретили. Юркнуть в кусты Захар не успел. Бритоголовый амбал, выбравшись из черного «БМВ», молча врезал жертве по зубам – для профилактики – и стал заталкивать на заднее сиденье. Сопротивления Захар не оказал. Во всяком случае, до тех пор, пока рядом не тормознула другая тачка. Кажется, в «Вольво» сидели заказчики рекламы пылесоса «Никодим». После короткого выяснения отношений, сводившегося преимущественно к жестам и междометиям, началась пальба. Дальше Захар смотреть не стал: ринулся в кусты, кубарем скатился в балку и дал деру.

– Да, влип ты конкретно…

Саша налил трясущемуся Захару вина и достал вторую бутылку. Мотнул головой на поспевшие шашлыки: кормись! Душить Захара расхотелось.

– Но ты все-таки придурок!

Захар виновато развел руками, расплескав «Ахашени».

– Твоя проблема решается в один момент. И моя, кстати, тоже! – Эта мысль, честно говоря, только сейчас пришла в голову Маленину, и он сразу повеселел. – Ты ж записку мне накорябать смог?

– Смог, – не стал отпираться Захар.

– Значит, садись и пиши: «У меня все будет о'кей. Они все от меня завтра же отстанут, я за год заработаю кучу бабок, женюсь на Наоми Кэмпбелл, проживу сто… нет, триста!.. пятьсот лет!..» И все такое. Оно ж у тебя сбывается? Сбывается. Пользуйся, дурья твоя башка! А потом я напишу… или нет, лучше ты про меня напишешь – у тебя восемьдесят процентов…

Захар смотрел на него грустными глазами побитой собаки.

– Если б все так просто было… Думаешь, я совсем дурак? Думаешь, не пробовал?

– И… что? – Честно? Лучше тебе не знать. Крепче спать будешь.

– Н-не понял…

– Нельзя проклятого его же проклятием спасать. Оно… в резонанс входит, что ли? Отдача потом такая… Лучше не пробовать. Здоровье дороже.

– А если… вперекрест?! Ты про меня пишешь, а я – про тебя!

– Не выйдет. Или еще хуже будет. У нас проклятие – общее. На двоих.

– Врешь! – Саша взмахнул шампуром, словно шпагой, едва не пронзив однокашника. – Ты когда мне все рассказал, я тебе не поверил. Прогнал взашей. А когда записку твою прочел – поверил! Действует оно вперекрест! Действует!

Взгляд Захара остался прежним.

– Нет, Саня. Ты мне просто так поверил. Это ты сам себе признаться боялся…

Оба мужчины надолго замолчали, уставясь в землю.

* * *

Большая собака осторожно проползла в щель под забором.

С дачи оглушительно несло едой, но инстинкт подсказывал собаке: рано. Надо дождаться, пока чужие люди уедут. Можно было, конечно, рискнуть взять чужаков «на любовь». Явиться, виляя хвостом, униженно заглянуть в глаза, устроить грустный скулеж… Такая игра, бессмысленная с местными недоверчивыми жадинами, иногда срабатывала с дачниками. Особенно с их щенятами.

Но инстинкт, жестокий мудрец, держал голод за шкирку железными пальцами. Не пускал. «Ждать! – командовал инстинкт. – Ждать и не лезть со своей блохастой любовью!» Инстинкт умел трезво оценивать ситуацию.

А собака, которую звали Дыркой, умела терпеть.

События сменяли друг друга. Один человек приехал вместе с едой, второй вылез из укрытия вместе с бедой. Бедой пахло и от первого, но слабее. К счастью, первый оказался глух к собственным запахам и остался на даче. Они лаяли друг на друга, потом первый человек зарычал, и второй убежал. Первый звякал банкой о металл и разжег огонь. Еда, еле различимая раньше, взвила свой запах, словно знамя. Видимо, почуяв это, вдалеке громыхнула опасность, и второй человек вернулся, воняя страхом отсюда до пруда.

Все это происходило не подряд, а с перерывами, но собака была не в ладах со временем. Ей казалось, что аромат мяса плывет над дачей целую вечность.

Маясь под забором, Дырка слушала, как двое скулят. Едят и скулят. В короткой собачьей памяти застряло новое слово. Рычащее слово «квартеронка». Скажи кто-то Дырке, что она тоже в некоторой степени квартеронка, собака и ухом не повела бы.

И зря.

Родители Дырки числились банальными дворнягами, каких в дачном поселке – пруд пруди. Зато дед по материнской линии, знаменитый Ярчак батьки Кулиша, славился по области и за ее пределами. Бабка же по отцу имела паспорт с родословной, выписанный не где-нибудь, а в «Dinastia Bradly», осиновском питомнике доберманов и минпинов цвергпинчеров. Гулящая была бабка, мир ее праху… Все это никак не сказывалось на Дыркиных похождениях, но в редкие минуты сытости собака не сомневалась, что достойна лучшей жизни. Зря, что ли, кобели бегали за ней стаей, а суки-соперницы и огрызнуться не смели?