В эти дни все сильнее росло недоверие и ненависть к Линкольну. Неужели он осмелится сделать то, о чем говорил, и еще до конца месяца призовет под ружье новые полмиллиона добровольцев, чтобы кормить кровавую машину Гранта? Все устали от войны и бесконечной лжи. Кузен Люта Фессендена наладил преуспевающую торговлю заменщиками. Найти тех, кто соглашался пойти в армию вместо призывника, было непросто, но он находил их по всей округе, обещая большее вознаграждение, чем кто-либо еще. Цена колебалась от восьмисот до тысячи долларов, в зависимости от претендента. Потенциальные призывники были в ярости. Но платили.

Все это происходило на самом деле, но каким-то образом стало лишь несущественной декорацией к главному событию жизни Бретт. Ее любимый муж с помощью Чарльза Мэйна смог бежать из тюрьмы, прошел через вражескую территорию и добрался до позиций северян в Спотсильвейни. Он получил легкое пулевое ранение в ногу, но сообщал в письмах, что уже полностью поправился и вернулся в свой батальон, который стоял возле Питерсберга.

Такой счастливый исход наполнил ее дни радостью. Пусть и в меньшей степени, но радости добавляли и приезды Сципиона Брауна, который каждые две или три недели привозил нового воспитанника или воспитанницу. Его приют был уже и без того переполнен, но Браун продолжал находить малышей с янтарной, иссиня-черной или коричневой кожей, и Бретт сразу влюблялась в каждого из них.

Сам Браун проявлял все более растущее нетерпение, говоря о своем желании вступить в армию до того, как Юг капитулирует.

– Назначение в негритянский кавалерийский полк – вот все, чего я хочу. Я должен добиться этого. И делаю все, что могу.

– Надеюсь, у тебя получится, Сципион. Ты прекрасный наездник. Как они могут не взять тебя?

Бретт уже три года жила вдали от Южной Каролины, и для нее нынешней просто не могло возникнуть даже мысли о том, что статус Брауна при поступлении в армию должен как-то отличаться от статуса любого белого. Она считала такое равенство вполне естественным, потому что теперь смотрела на Брауна просто как на человека с определенным набором качеств, в основном привлекательных. Да, она понимала, что он негр, но цвет кожи больше не имел для нее никакого значения и никак не влиял на ее отношение к нему.

Констанция часто подтрунивала над ней:

– Позволь заметить, Бретт, но ты кажешься намного счастливее накануне дня приезда Сципиона, чем после его отъезда.

– Разве? – Бретт с улыбкой пожала плечами. – Да, наверное. Он мне нравится.

Констанция кивнула; обе женщины понимали, что других объяснений быть и не может. Однако в письмах Джорджу Констанция все же писала о том, как сильно изменилась Бретт.

А потом их ждал потрясающий сюрприз – телеграмма от Мадлен. Она была в Вашингтоне.

– Орри побоялся отправлять ее в Южную Каролину, – сказала Констанция, еще раз перечитав телеграмму. – Вместе с каким-то чернокожим из Фредериксберга она добралась до форта Дюпон и пересекла передовую линию. Ее задержали на один день для допроса, но потом отпустили. Она просит разрешения приехать сюда.

– Думаю, кому-то надо отправиться в Вашингтон и привезти ее, – сразу же сказала Бретт. – Я готова.

– Я не позволю тебе ехать одной. Поедем вместе.

И вот в то время, когда Грант продолжал осаду Питерсберга, а Шерман подбирался к Атланте, две женщины предприняли долгую и опасную поездку в столицу, трясясь в грязном шумном вагоне поезда и постоянно с тревогой поглядывая в окно. Половина пассажиров делала то же самое – слишком много ходило ужасных слухов о бесчинствах людей Джуба Эрли вдоль границы.

Однако никаких бунтовщиков между Лихай-Стейшн и Вашингтоном они так и не увидели. В маленькой темной комнате на острове Мадлен радостно приветствовала их из-за груды мятой одежды, которую она разбирала. В платье из плотного шелка и с убранными под чепчик волосами она казалась немного постаревшей. Но все такой же красивой, с восхищением отметила Бретт, перед тем как они обнялись.

– Как приятно тебя видеть! – воскликнула Констанция, также обнявшись с Мадлен. – Я рада, что Орри прислал тебя сюда, а не вглубь Юга, где намного опаснее.

– Мы будем о тебе заботиться, – пообещала Бретт. – Ты выглядишь усталой.

– Ну, теперь я гораздо лучше себя чувствую, ведь вы здесь.

– Что, нелегко пришлось? – спросила Бретт.

– Да, но я избавлю вас от подробностей. Вот, полюбуйтесь. – Она показала на порванные платья и белье. – Так один офицер Союза хотел убедиться, что я не контрабандистка и не шпионка. Но я все уложу за десять минут. Мне не терпится поскорее уехать отсюда. У нас в Южной Каролине есть большие пальмовые жуки, но рядом с теми, что живут здесь, они показались бы карликами.

Констанция расхохоталась, искренне радуясь тому, что Орри доверил заботу о своей жене северянам. Это значило, что узы дружбы между двумя семьями сохранились, пусть даже и подверглись испытаниям. Она знала, что Джордж иногда боялся, как бы война не разорвала эти узы окончательно.

Вдруг Констанция заметила, как исказилось лицо Мадлен. В ее глазах появилась печаль, даже боль. Она села на кровать, сложила руки на коленях и посмотрела на обеих женщин по очереди:

– Вот только… прежде чем мы уйдем отсюда, я хочу объяснить, почему мне пришлось покинуть Ричмонд. Другие люди узнали то, что Орри знал с тех пор, как я сбежала из Резолюта. Я… – Она замолчала ненадолго, а потом, словно сбросив невидимый груз, решительно выпрямилась. – Во мне есть негритянская кровь. Моя мать была квартеронкой из Нового Орлеана.

Восхищение Бретт сменилось растерянностью. Она застыла, не смея пошевелиться из страха, что ее движение будет неправильно истолковано, а Мадлен меж тем продолжала говорить, так спокойно, как будто отвечала простой урок.

– Вы ведь знаете, что это значит в Конфедерации. Одна капля черной крови – и ты чернокожий. – Она снова немного помолчала. – Не будет ли так же в Лихай-Стейшн?

– Конечно нет, – первой отозвалась Констанция. – Да и знать никому не нужно. Ты и нам не обязана была говорить.

– О нет, я чувствовала, что должна…

Бретт по-прежнему не понимала, что с ней происходит. Сципион Браун был забыт, и она мучительно пыталась справиться с мыслью, что эта женщина, которая делила с ее братом постель и носила их родовое имя, на самом деле негритянка. Разумеется, она выглядела как белая, но правды это не меняло. Внешность не имела значения – только предки. Бретт чувствовала, как ее охватила совершенно детская растерянность.

– Ты уверена, что это не важно? – спросила Мадлен.

– Абсолютно, – ответила Бретт, отчаянно желая, чтобы это было действительно так.

– Если бы я держался речной дороги, они бы меня точно поймали, – объяснил Энди. – Они выскочили из-за пальм – двое на мулах, – но я-то знаю тайные тропы, а они нет. Так и проскочил.

– Ладно, сядь отдохни, – сказал Филемон Мик, уступая Энди свой стул. – Я рад, что ты цел.