Стали набегать тучки и в Польше. За Польшей потянулась Венгрия.

После смерти польского лидера Берута я, будучи уполномочен Центральным Комитетом КПСС, ездил в Варшаву, когда там проходил пленум ЦК ПОРП. Я на этом пленуме не присутствовал, чтобы не обвинили СССР, что он вмешивается во внутренние дела братской партии. Заседания проходили очень бурно, члены ЦК ПОРП выражали недовольство Советским Союзом. Мне об этом рассказывали близкие нам люди из их ЦК. Это нам не приносило радости, но мы считали, что проявление демократии – факт положительный. Однако через некоторое время там произошли события, которые стали нас очень беспокоить.

На пленуме, о котором я говорил, первым секретарем ЦК ПОРП избрали Охаба[816]. С Охабом у нас сложились хорошие личные отношения. Я с уважением относился к нему, да он и вполне заслуживал того: старый коммунист, прошедший школу польских тюрем. И поначалу мы считали, что он достоин доверия. Сразу после избрания Охаба первым секретарем мы беседовали с ним, и я поставил вопрос: «Почему у вас сидит в тюрьме Гомулка?[817] Может быть, вы подумали бы о его освобождении?» Когда еще во время XX съезда я о том же заговорил с Берутом, он ответил так: «Я и сам не знаю, за что он сидит и в каких преступлениях обвиняется». Охаб же начал доказывать, что освободить его невозможно. У них сидел не один Гомулка: еще и Спыхальский, и Лога-Совиньский, и Клишко[818], многие другие сидели. Это меня беспокоило, и я никак не мог понять, почему они содержатся в тюрьме. Я побеседовал почти со всеми членами руководства ПОРП, и все они доказывали, что сделать ничего не могут, нельзя тех выпускать.

Через какое-то время Охаб с делегацией поехал в Китай по какому-то случаю[819]. Когда они возвращались оттуда через Москву, я опять беседовал с Охабом. К тому времени Гомулка уже был освобожден из тюрьмы, и я спросил Охаба: не возражает ли он против того, чтобы мы пригласили Гомулку приехать в Советский Союз, отдохнуть на берегу Черного моря, в Крыму или на Кавказе, где имеются более благоприятные климатические условия для отдыха, чем в Польше. Он ответил что-то невразумительное и уехал в Варшаву. Меня это не успокоило, а даже несколько взволновало. И буквально через несколько дней мы узнали от нашего посла, что в Польше развернулись бурные события, что поляки поносят СССР и чуть ли не готовят переворот, в результате которого к власти придут люди, настроенные антисоветски. Возникала угроза нашим коммуникациям, которые проходили через Польшу в ГДР. Но события в Польше нас очень беспокоили и по ряду других причин, и мы решили принять меры, обеспечивающие нам свободный доступ в Польшу и наши связи с советскими войсками в ГДР.

Мы наметили делегацию для поездки в Польшу, а перед отъездом позвонили полякам. Обстановка там продолжала накаляться. В польской печати широко критиковался СССР, который якобы обирает Польшу, покупая у нее уголь по заниженным ценам и продавая ей железную руду по завышенным. Такие факты действительно имели место при Сталине, когда со странами народной демократии мы торговали не по мировым ценам, а по произвольно установленным. Польские руководители не рекомендовали нам приезжать сейчас. Но это еще больше подогрело наше беспокойство, раз поляки ясно показали, что не хотят с нами встречаться. И мы решили немедленно ехать представительной делегацией: Хрущев, Микоян, Булганин и еще кто-то[820].

Прилетели мы в Варшаву. Там нас встретили Охаб, Гомулка, другие товарищи. Встреча была очень холодной. На лице Охаба была заметна большая озабоченность. Все вместе поехали в резиденцию, дворец в Лазенках, где и начался разговор в резких, повышенных тонах. Мы высказали свою тревогу ростом антисоветских настроений в Польше и заявили, что полны решимости обеспечить свои коммуникации с группой советских войск в ГДР. Это был с нашей стороны откровенный нажим. Охаб вскипел: «Что вы предъявляете мне претензии? Я теперь уже не секретарь ЦК. Спрашивайте других». И показал на Гомулку. В словах Охаба сквозило неприкрытое недовольство. У нас сложилось тогда тяжелое впечатление о положении в польском руководстве. Мы не знали толком ситуации и боялись, что к власти придут люди, которые поведут антисоветскую политику. А мы не хотели, чтобы у нас с Польшей опять сложились такие отношения, как до войны, которые были еще свежи в нашей памяти.