бесшумно, казалось, машина стоит на месте, и только дорога, как лента, бешено несется, укладываясь под колеса. Сашка не помнила в прошлом таких дорог. Она не помнила таких машин и таких дорожных знаков: Сашка провела в безвременье долгие годы, а теперь вывалилась, как муха из янтаря, в мир, который заметно изменился – и ощутимо остался прежним. И что теперь с этим делать?

Сашка прислушалась к себе. Да, она была потрясена, но не раздавлена. Обучение в Торпе не прошло даром: даже рухнувшее небо она готова принимать как очередной урок.

– Я хочу их увидеть, – сказала Сашка и с неудовольствием услышала в своем голосе просительные нотки. – Это ведь по-прежнему моя мама, так, хоть и постаревшая? А девочка… она ведь… моя дочь? Биологически?

– Ты правда думаешь, что они обрадуются?

Сашка сглотнула. Вспомнила, с каким диким ужасом смотрела на нее Александра Конева. Она, Сашка, и для своей постаревшей мамы, и для неведомой дочери – ходячий кошмар…

– Что значит – «биологически»? – он заговорил тоном доброго, но утомленного ментора. – Ты, что ли, обезьянка? Ты информационный объект, Саша. Грамматически эти люди к тебе не имеют отношения.

– Тогда непонятно, – прошептала Сашка, – кого вы собираетесь убивать, если я стану плохо учиться?

– А ты осмелела, – пробормотал он и ухмыльнулся, и от этой ухмылки у Сашки онемели щеки.

* * *

В аэропорту, стоя в туалете перед зеркалом, она потратила несколько минут, всматриваясь в свое лицо, мысленно сравнивая его с лицом погибшей Александры Коневой. Надо же было догадаться – так рано выскочить замуж, да еще и за Ваньку… То-то, наверное, завидовали одноклассницы…

«Рейс через полтора часа, – сказал, провожая ее, Фарит Коженников. – Тебе придется очень быстро бегать по коридорам, не опоздай».

Она спешила. Она бежала, но зеркала притягивали, хватали, лепили к стеклу, будто комочками жвачки. Сашка останавливалась у всякой отражающей поверхности и всматривалась в себя, пытаясь заново познакомиться. Протянуть мостик между собой-прежней и собой-теперь. Спохватившись, снова бежала: до вылета оставались считаные минуты.

Зеркала не желали ей помогать. Всякий раз Сашка отражалась по-новому, то бледная и больная доходяга, то вполне румяная и уверенная в себе двадцатилетняя особа. В свое время преподаватели уверяли, что после экзамена на третьем курсе она окончательно перестанет быть человеком, и Сашка ждала этой минуты как освобождения: все человеческое, что еще оставалось в ней после первых лет учебы, мешало и ставило границы, держало, как прикованная к щиколотке гиря. Теперь она все яснее понимала, что провал на экзамене загнал ее обратно в человеческую оболочку, и это было так же невероятно, как если бы фарш в мясорубке потек в обратном направлении и превратился в цельный, жесткий кусок мяса.

Проходя мимо телефона-автомата, она замедлила шаг. Прямо-таки увидела воочию, как берет трубку и набирает знакомый с детства номер, а на том конце провода – шок и горе. И что сказать? «Мама, это я… Нет, авария была. Нет, я не вру. Это правда я, ты узнаешь мой голос?!»

Ни в коем случае. Только не сейчас. Потом Сашка обязательно что-нибудь придумает.

«Мой телефон остался прежним, – сказал Коженников. – Надо будет, позвони. Но постарайся не доводить до дисциплинарных взысканий. Договаривайся с педагогами».

По радио объявили, что посадка на борт до города Торпа заканчивается.

* * *

В самолете Сашка окончательно потеряла чувство реальности.

Прежде в Торпу ей всегда приходилось добираться на поезде, тот останавливался у маленького вокзала на одну или две минуты, всегда в четыре утра. А еще раньше были поездки на поезде с мамой, Сашка любила их – пока не встретила Фарита Коженникова… Самолеты ее мама терпеть не могла, Сашке доводилось летать всего-то несколько раз в жизни. Мамина нервозность на борту передавалась дочери – обе вслушивались в шум моторов, ловя признак неисправности, и всматривались в лица стюардесс, желая понять, не прячется ли тревога или даже паника за профессионально-доброжелательными личинами. А если по пути случалась турбулентность – Сашкина мама переживала паническую атаку и всякий раз потом клялась, что никогда в жизни больше не купит билет на самолет…

Теперь Сашка летела одна, впервые в жизни и впервые без страха падения. Если Фариту Коженникову было угодно отправить ее в этот рейс – самолет приземлится благополучно хоть на Марсе, хоть на обратной стороне Луны. Все, что Сашка успела пережить накануне, все, что ждало ее впереди, было суровее и жестче любой дурацкой турбулентности.

Она смотрела вниз, на лоскуты полей и завитушки рек, и не была уверена, что пейзаж не нарисован кем-то на внутренней поверхности ее глаз. Зима, лето, мама, без следа пропавшие люди и другие, возникшие из ниоткуда, – Сашка усилием воли согнала мысли в круг, как отару разбежавшихся овец, и заставила себя думать только о том, что видно, слышно и ощущается. Запах пассажирского салона, не противный, но и не очень приятный. Свет из круглого окна, очертание крыла с логотипом авиакомпании. Удобное кресло, кисловатый яблочный сок из пакета, пластиковая соломинка на языке…

– Уважаемые пассажиры, – послышался в динамиках голос стюардессы. – Командир корабля включил сигнал «пристегнуть ремни», это значит, через несколько минут мы войдем в зону турбулентности. Просьба всем занять свои места… Мужчина, куда вы лезете?!

Коренастый мужичок в клетчатой ковбойке как раз поднялся из кресла, чтобы открыть багажное отделение у себя над головой.

– Займите места! Пристегните ремни! – взвизгнула стюардесса, а пассажир отозвался обиженно и невнятно, в том духе, что незачем на него кричать.

Сашка с интересом наблюдала за их перепалкой, когда самолет тряхнуло с такой силой, что пакет из-под сока, к счастью, к тому моменту почти пустой, вылетел из Сашкиной руки и скрылся под соседним креслом. Тряхнуло еще раз. Человек в ковбойке придержал валящиеся на голову чемоданы, да так и застыл в позе атланта, чье небо вот-вот упадет. Стюардесса ловко толкнула «ковбоя» в кресло, а сама вступила в бой с багажом, пытаясь защелкнуть замок…

Самолет затрясло непрерывно, как игрушку на резинке.

Немолодая женщина, сидевшая через проход от Сашки, начала вслух молиться. Мужчина в костюме с галстуком, ее сосед, так струсил, что заорал фальцетом, матерно веля ей замолчать. Где-то в начале салона завопил младенец. Через несколько секунд молились вслух уже все – кроме орущего ребенка, стюардессы, пытавшейся справиться с багажной полкой, и Сашки, которой все творящееся вокруг казалось игрою света на поверхности мыльного пузыря.

А потом пузырь лопнул. Сашка почувствовала вес своего тела, пропасть под сиденьем – километры пустоты. И здесь же, под крыльями, заполненные топливные баки. Куда,