Я раздумывала, с чего начать. Варианты были разные. С середины жизни, или немного позже, чтобы оглянуться на юношеские годы и период становления, или совсем традиционно — с детства. Я остановилась на последнем варианте — хронологическом, — чтобы не запутаться в сложном лабиринте моей судьбы. Кроме того, я думаю, что у меня очень рано проявились свойства характера, определившие мой жизненный путь.

Должна признать, что вначале я чувствовала себя неуверенно и, наверное, даже отказалась бы от этой задачи, если бы ни поддержка Вилли Тремпера, вселявшая в меня мужество. Мои первые попытки осуществлялись в его присутствии. Он заставил меня сначала кое-что рассказать, а потом заявил: «Вот только так ты и должна писать». И Раймунд ле Визер был моим «крестным отцом». Я попросила его прочитать первые главы, и они ему понравились. Я постепенно становилась более уверенной в себе.

Когда пришла зима, я затосковала по горам. Упаковала папки с документами и поехала с Хорстом в Санкт-Мориц. Чистый воздух позволил мне намного лучше работать и одновременно там же принимать грязевые ванны. Едва я распаковала чемоданы, как вновь уехала, правда, ненадолго, всего на несколько дней, из Санкт-Морица. МОК пригласил на демонстрацию моих олимпийских фильмов.

В Лозанне меня сердечно приветствовало множество гостей, в том числе и Моник Берлиоз, сотрудник Олимпийского комитета, и моя добрая подруга. В изящных апартаментах, предоставленных мне, в больших вазах стояли великолепные розы, каких я еще никогда не видела. Эта атмосфера роскоши, которой я никогда не искала, мне понравилась, и я слегка расслабилась. Когда за несколько часов до начала церемонии меня навестила Моник, она выглядела встревоженной.

— Лени, я должна сообщить плохую новость, — сказала она. — Мне очень жаль. Мы так радовались вашему визиту.

Я не смогла выговорить ни слова.

Моник продолжала:

— Сегодня утром нашего президента месье Самаранча предостерегли, что следует ожидать протестов по поводу вашего присутствия на показе олимпийского фильма.

У меня перехватило дыхание. Это была реакция на пасквиль, показанный несколько недель тому назад в Женеве.

— А ответ Комитета? — спросила я.

— Разумеется, — сказала Моник, — решение зависит только от вас. Но, к сожалению, должна вам сказать, что демонстрациями нам уже грозили. МОК не может подставить себя под удар.

В подавленном состоянии я попрощалась с подругой. Олимпийский фильм был показан без меня. Серебряная тарелка с выгравированным посвящением, которую прислал мне позже Самаранч, меня не утешила.

Теперь я знала твердо: обязательно напишу эту книгу.

Прежде чем я поставила точку в моем повествовании, друзья попросили обратить внимание на возможные неясности или ошибки в изложении. Так я узнала, что некоторые были удивлены тем, что я называю точные даты многих событий и передаю дословно высказывания Гитлера, Геббельса и иже с ними. Мне советовали отказаться от прямых цитат, потому что у меня нет подтверждающих документов. Я долго думала над этим, но пришла к убеждению, что должна писать именно так. Однако советы друзей заставили меня объяснить читателям, почему я в состоянии передать давно слышанное дословно.

Гитлер так «пометил» мою судьбу, что я еще и теперь помню каждое слово из бесед с ним или людьми из его ближайшего окружения. Как часто я рассказывала своим сотрудникам и друзьям об этих встречах. Сколько раз после войны во время многолетнего пребывания в тюрьме я обязана была перед американскими и французскими судами, военными и гражданскими, повторять содержание тех бесед.

Большая часть допросов запротоколирована и мною подписана. Что нового я могла рассказать сегодня? Чтобы защитить себя, когда внезапно из архивов в Вашингтоне или Париже всплывают мною подписанные протоколы, закрепившие дословные высказывания Гитлера. К тому же с юности я почти ежедневно вела дневник. Снова и снова, как в фильме, проходили перед моими глазами события тех лет — и по сей день я все еще разбираюсь со своим прошлым. После войны у меня пропали ценные рисунки и важные записи. Французы в 50-е годы вернули несколько документов и папок с корреспонденцией. Постепенно с помощью друзей, среди которых, к счастью, еще много свидетелей моей жизни, собирающих все, что обо мне где-то публикуется, вновь создался обширный архив, без которого я бы никогда не сумела написать мемуары.

Мне хотелось рассказать о себе всю правду и опровергнуть домыслы недоброжелателей. Работа над рукописью заняла пять лет и далась очень нелегко. Не радостная получилась книга.

Перед читателем на редкость интересная, занимательная и в высшей степени субъективная книга, какой только и могут быть мемуары экстраординарной личности — талантливой немецкой танцовщицы, актрисы, кинорежиссера и фотографа с мировым именем, «кинодеятеля № 1 Третьего рейха», близкой знакомой Гитлера, создательницы его легендарного харизматического кинообраза, вынужденной потом до конца своих дней защищаться от нападок и обвинений в пособничестве фашизму. Де-юре защищалась она успешно, выиграв все 50 судебных процессов, в которых отстаивала свои честь и достоинство. Но де-факто, в общественном мнении, продолжала оставаться «сообщницей фюрера» и ничего с этим поделать не могла. «В Теллуриде, — констатирует Рифеншталь в мемуарах, — стало окончательно ясно, что мне никогда не освободиться от теней прошлого».

Наряду с другим представителем кинорежиссуры Третьего рейха Фейтом Харланом, ретиво удовлетворявшим пропагандистские потребности режима, от примитивно-развлекательных до «почвеннических» и антисемитских, автор и героиня этой книги — персона куда более популярная и обсуждаемая. С ней случилось то же, что и со знаменитой актрисой Зарой Леандер, которую буквально боготворили современники и безоглядно третировали потомки. Разброс суждений о Лени Рифеншталь в год ее 100-летнего юбилея (а прожила она почти 102 года) был огромен — от полного отрицания до славословий как авангардисту всех искусств. Прежде позабытая, теперь она не сходила с телеэкрана. Только в последние годы о ней вышло три больших и подробных биографических книги, а молодая берлинская писательница Tea Дорн написала даже пьесу «Марлени», в которой подняла тему соперничества Марлен Дитрих и Лени Рифеншталь.[548] Американка Джоди Фостер собиралась перенести судьбу покорившей ее актрисы и режиссера на экран. Один из биографов Лени, Райнер Ротер, находит, что воздействие ее эстетики ощущается и по сей день. И не только в кино, но и в других видах искусства — вплоть до поп-музыки, эстетики клипа и коммерческой рекламы. И причиной тому не только ее суперизобретательные образные находки, но и сама биография.[549]